– Как вы можете мне помочь? – сердито прошептала она. – Мой дедушка – ужасный человек. Говорят, что я ему угождала, поэтому если я останусь в живых, то как на меня будут смотреть?

Мое сердце забилось быстрее. Девочка думала о том, что может пережить суд, и о том, как сильно ее будут потом клеймить. И я не могла ей лгать: нужно время, чтобы мэванцы приняли ее и начали доверять, так же как и людям Журдена нужно время, чтобы полностью принять меня.

– Кила, давай я расскажу до конца о себе, и потом мы попробуем разобраться в твоих опасениях.

Я поведала о воспоминаниях, которые унаследовала от предка, Тристана Аллены, о его предательстве, о том, как он спрятал Камень Сумерек и заставил магию впасть в спячку, как убил последнюю королеву Мэваны. Рассказала о восстании, как я пересекла пролив, чтобы вернуть Камень, как Брендан Аллена узнал, что я – его дочь, и подбивал меня отречься от друзей и присоединиться к нему, самой принять корону с его помощью.

Это зацепило ее внимание больше, чем моя история со страстью. Я заметила, что она нас сравнивает – меня и себя, двух дочерей, пытавшихся вырваться из своих кровавых Домов.

– Но я всегда буду Ланнон, – возразила девочка. – Меня всегда будут ненавидеть, живой или мертвой.

– Но, Кила, разве одна только кровь создает Дом? Или же убеждения? Что сильнее сплачивает людей? Красная жидкость в венах или огонь в сердцах?

Она покачала головой, из ее глаз брызнули слезы.

– Кила, я хочу, чтобы ты жила. Как и твой брат Эван. – Я вытащила из кармана картинку и разгладила ее на полу. – Он хотел, чтобы я передала тебе этот рисунок, который напомнил ему о временах, когда ты мечтала стать принцессой гор.

Юная пленница заплакала. Я хотела ее утешить, но осталась на месте, ноги занемели на твердом полу. Пусть она сама подойдет к бумаге.

Кила взяла листок, яростно вытерла слезы и, вернувшись на койку, стала любоваться картинкой.

– Он не умер? Папа говорил, что умер, – сказала Кила, успокоившись, – что новая королева разрезала его на куски.

– Эван очень даже жив. – Я прокляла ложь, которую отец намеренно скормил девочке. – Мы с Эоданом Морганом взяли его под свою защиту и будем защищать и тебя.

– Но люди меня ненавидят! – воскликнула она. – Они хотят моей крови. Они хотят всей моей крови!

– А есть причина, почему им хочется твоей крови, Кила?

Она готова была опять разрыдаться.

– Нет. Да. Я не знаю!

– А каково тебе было жить принцессой в замке?

Она молчала, но я чувствовала, что вопрос достиг цели.

– Тебя били, Кила? Заставляли поступать жестоко? – Я помолчала, мое сердце колотилось. – Это отец приказывал тебе издеваться над служанками?

Моя собеседница расплакалась, уткнувшись в сложенные руки. Я уже решила, что потеряла с ней контакт, но она подняла голову и прошептала:

– Да. Папа… папа бил меня, если я не била их. Он запирал меня в шкафу, а там было темно, и я сидела голодная. Мне казалось, что я сижу там целыми днями. Но он говорил, это сделает меня сильнее. Его отец так же поступал с ним и он стал несгибаемым. Папа сказал, что не сможет мне доверять, если я не буду поступать так, как он приказывает.

Слушая ее, я разрывалась между жаждой справедливости, желанием увидеть, как прольется кровь всех Ланнонов, и мучительным стремлением к милосердию в том, что касается Килы Ланнон. Потому что я видела в ней собственную тень, а мне было даровано прощение.

– Вот об этом тебе нужно рассказать, когда ты предстанешь перед судом, Кила, – с сочувствием проговорила я. – Ты должна рассказать правду. Рассказать, каково быть внучкой короля Ланнона. И я обещаю: тебя выслушают, и некоторые поймут, что ты такая же, как они, что ты хочешь для Мэваны того же, что и они.

Я встала, занемевшие ноги закололо. Кила смотрела на меня огромными покрасневшими глазами, почти такими же, как у Эвана.

– Суд начнется через два дня, – сказала я. – Тебя выведут на эшафот перед всем городом, чтобы ты ответила на вопросы судьи, и народ будет решать, жить тебе или умереть. Я буду стоять впереди, и, если тебе станет страшно, смотри на меня и знай, что ты не одна.