Ближе к вечеру на мне была уже чистая сухая одежда, от которой не несло пометом. Живот был набит медом и свежеиспеченным хлебом. Я бродил по Станции, помогая всем, кому мог. Хорошо было чем-то себя занять. Это отвлекало от мыслей о Темном Пророчестве.

Мэг спокойно отдыхала в гостевой комнате под бдительной охраной Персика, Персика и Еще Одного Персика.

Охотницы Артемиды ухаживали за ранеными, которых оказалось так много, что Станции пришлось расширить медблок в два раза. На улице слониха Ливия помогала убрать обломки и разбитые машины с круглой площади. Лео и Джози весь день собирали по кусочкам дракона Фестуса, которого, как они мне поведали, голыми руками разорвал на части сам Коммод. К счастью, Лео отнесся к этому не как к трагедии, а скорее как к досадной неприятности.

– Не, чувак, – отмахнулся он, когда я выразил ему свои соболезнования. – Я быстро соберу его снова. Я внес пару изменений, и теперь он собирается легко, как конструктор лего!

И он принялся помогать Джозефине, которая пыталась краном снять левую заднюю лапу Фестуса с башни «Юнион-Стейшн».

Калипсо, поколдовав, призвала духов ветра, которые собрали осколки и восстановили окно-розетку, после чего тут же рухнула без сил.

Сссссара, Джейми и Талия Грейс прочесали близлежащие улицы в поисках Коммода, но император словно растворился в воздухе. Я вспомнил, как когда-то спас спрыгнувших с обрыва Гемифею и Парфенос, превратив их в свет. Мог ли такой квазибог, как Коммод, сделать нечто подобное с самим собой? Как бы то ни было, я подозревал, что мы еще увидим старину Нового Геркулеса.

На закате меня пригласили на по-семейному скромную траурную церемонию, посвященную памяти грифоницы Элоизы. Почтить ее жертву пришли бы все обитатели Станции, но Эмми сказала, что большая толпа еще больше расстроит безутешного Абеляра. Пока Хантер Ковальски охраняла яйцо Элоизы в курятнике (куда его перенесли для пущей сохранности перед битвой), мы с Эмми, Джозефиной, Джорджи и Калипсо поднялись на крышу. Скорбящий вдовец Абеляр молча смотрел на то, как мы с Калипсо – ставшие ему почетными родственниками после спасательной операции в зоопарке – осторожно положили тело Элоизы на пустую грядку.

После смерти грифоны становятся удивительно легкими. Когда душа отлетает, их тела как бы высыхают, в них остаются только пух, перья да полые кости. Мы отошли, и Абеляр приблизился к телу супруги. Он распушил перья на крыльях и в последний раз зарылся клювом в шейное оперение Элоизы. Затем он поднял голову и испустил душераздирающий крик, в котором слышалось «Я здесь. А где же ты?».

Потом он взмыл в небо и скрылся в низких серых тучах. Тело Элоизы рассыпалось в прах.

– Мы посадим здесь кошачью мяту, – сказала Эмми, вытирая щеки от слез. – Элоизе нравилась кошачья мята.

Калипсо вытерла глаза рукавом:

– Это будет хорошо. А куда улетел Абеляр?

Джозефина посмотрела на облака:

– Он вернется. Просто ему нужно время. Птенец вылупится через несколько недель. Мы пока присмотрим за яйцом.

От мысли об осиротевших грифоне и птенце мне стало невыносимо грустно, хоть я и понимал, что здесь, на Станции, их будет окружать самая любящая семья на свете.

Во время краткой церемонии Джорджина то и дело с опаской поглядывала на меня, крутя что-то в руках. Может, куклу? Я особенно не присматривался. Теперь Джозефина легонько похлопала дочь по спине.

– Не бойся, малышка, – сказала она девочке. – Подойди.

Джорджина, шаркая, приблизилась ко мне. На ней был чистый комбинезон, который шел ей куда больше, чем Лео. Теперь она была умыта, волосы ее стали пушистыми, а лицо порозовело.

– Мамы сказали, что ты, может быть, мой папа, – промямлила она, не глядя мне в глаза.

Я нервно сглотнул. В моей жизни были тысячи подобных разговоров, но теперь, когда я стал Лестером Пападопулосом, мне было еще более неловко, чем обычно.

– Я… может быть, Джорджина. Я не знаю.

– Ладно, – она протянула мне то, что держала в руке – человечка, сплетенного из ершиков для трубки, – и прижала фигурку к моей ладони. – Я его сделала для тебя. Можешь взять с собой, когда уйдешь.

Я рассмотрел куколку. Ничего особенного, похожая на пряничного человечка фигурка из проволоки и цветного пуха, в сгибах которой запуталось несколько волосков из бороды… Погодите-ка. Ничего себе. Это был тот самый человечек, который прилип к лицу Коммода. Наверное, он упал, когда император бросился к окну.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Джорджина, если тебе когда-нибудь понадобится помощь, если ты захочешь поговорить…

– Нет, спасибо. – Она отвернулась и побежала обратно к Джозефине.

Та поцеловала дочь в макушку:

– Ты умница, милая.

И они пошли к лестнице. Калипсо, ухмыльнувшись, тоже ушла, оставив меня наедине с Эмми.

Какое-то время мы молча стояли у грядки.

На Эмми была серебристая куртка, оставшаяся с тех времен, когда она была Охотницей.

– Элоиза и Абеляр стали нашими первыми друзьями, когда мы поселились на Станции.

– Мне очень жаль.

В лучах закатного солнца ее седые волосы сверкали как сталь. Морщинки углубились, лицо казалось более усталым и изможденным. Сколько лет еще продлится ее человеческая жизнь… может, двадцать? Для бессмертного это просто миг. Но я больше не злился за то, что она отказалась от моего дара, от жизни богини. Артемида, очевидно, приняла ее выбор. Артемида, которая презирала романтическую любовь во всех ее проявлениях, поняла, что Эмми и Джозефина заслуживают того, чтобы состариться вместе. И я тоже должен был это принять.

– Вам удалось создать нечто прекрасное, Гемифея, – сказал я. – Коммоду не под силу это уничтожить. Вы вернете все, что потеряли. Я вам завидую.

На лице у нее проступила улыбка:

– Никогда не думала, что услышу такое от тебя, владыка Аполлон.

Владыка Аполлон. Титул, который мне не подходил. Он был словно шляпа, которую я носил много веков назад… громоздкая, неудобная и тяжелая, вроде тех, под которыми в елизаветинские времена Билл Шекспир прятал свою плешь.

– А что с Темным Пророчеством? – спросила Эмми. – Ты понял, о чем оно?

Я посмотрел на грифонье перо, упавшее на землю:

– Кое-что понял. Но не все. Наверное, достаточно, чтобы придумать план действий.

Эмми кивнула:

– Тогда лучше вернемся к друзьям. Можем обсудить все за ужином. Кроме того, – она легонько ткнула меня кулаком в плечо, – морковка сама себя не почистит.