Да, сюда стоило приехать только ради того, чтобы окончательно отпустить прошлое.

Я поднялась и направилась к дверям.

В коридорах звонким эхом отдавались шаги, хаальварны и стража склоняли головы и расступались, когда я шла. Чем дальше я удалялась от своих комнат, тем быстрее ускорялось сердце.

Ужин с Витхаром ничем не отличался от тех, которыми меня встречали другие правители. Мы говорили о политике и экономике, о границах пустошей и драконах, и на миг я даже поверила, что рядом друг с другом мы сможем быть просто Ильеррской и Даармархским. Впрочем, это чувство рассеялось, стоило ужину закончиться, а ему подать мне руку, чтобы помочь подняться.

Прикосновение обожгло, лишая дыхания, и стоило немалых усилий оставить пальцы в его ладони, пока он провожал меня до дверей и желал хорошего отдыха. Мне до сих пор не верилось, что все это происходит с нами.

Со мной.

Что я действительно вернулась сюда и дышу раскаленным воздухом Аринты, выжигающим на моем сердце все, о чем я столько лет запрещала себе даже думать.

Последняя мысль оказалась очень некстати, и я ускорила шаг. Удивительно, но крыло, где жили наложницы, больше не охранялось. Толкнув тяжелые двери, я очутилась в своем прошлом и поняла, что его больше нет. Зал, в который мы когда-то вошли с нэри Ронхен, был пуст. Место у окна, где сидела Ибри, перебирая струны прайнэ, тоже. Диванчики и столики, тяжелые занавеси, которыми играл ветер, заставляя их оживать, – ничего этого не было.

Пустынный зал встретил меня тишиной, я же стояла, не в силах сдвинуться с места.

Сколько лет здесь никого не было?

Первый шаг отозвался гулким эхом, второй полетел за ним. Как во сне я прошла к дверям, ведущим в дальние коридоры. Скрежет петель подсказал, что ими очень давно не пользовались, сквозняк подхватил салфетку из паутины, заставил задрожать, швырнул на стену.

Не веря своим глазам, я шла вперед, отмечая, как закатный свет из арочных окон играет на мраморе. Здесь я не заблудилась бы даже спустя столько лет, и сейчас ноги сами вели меня в сад. Мимо комнаты Ибри, мимо моих покоев, мимо ниши, в которой Ибри ругалась на одну из наложниц. Надорванную парчу, прячущую укромный уголок, не убрали, и она сиротливо нависала над темным провалом, посеребренная сединой пыли.

Ожидая увидеть камень или дикие, заросшие вьюнами дорожки, я шагнула из перехода в буйство красок и зелени. В отличие от оставшегося за спиной коридора и запечатанных дверями пустынных комнат, это место почти не изменилось.

А впрочем… изменилось.

Оно стало еще лучше. Деревья разрослись, алые цветы наэррвар по-прежнему пламенели среди фигурных кустарников. Ухоженные дорожки разбегались в разные стороны, скамеечки выглядели так, словно еще вчера на них сидели девушки, и их голоса вливались в шум листвы.

Верхний сад по-прежнему жил.

Он дышал.

Он был той самой недостающей частью, которая пронзила мое сердце, заставив пошатнуться. Я положила ладонь на источенный временем и отсутствием заботы камень, и холод ужалил меня в ладонь.

– Я занимаюсь им сама, – услышала голос Мэррис.

Я обернулась и увидела женщину, которая когда-то давно вела меня по коридорам дворца, чтобы раскрыть участь наложницы. Ее стать осталась прежней, только волосы почти полностью стали серебряными. Несколько черных прядей терялись в волнах седины, тем не менее уложенных с той же аккуратностью, что и раньше.

– От и до. – Она приблизилась, и морщины, подчеркивающие ее возраст, обозначились ярче. – Я занимаюсь цветами, придаю форму деревьям и кустам. Мою скамейки и подметаю дорожки. Мне нравится все это делать, и мне кажется, что так я становлюсь ближе к ней.

Я не представляла, что сказать. Я, правительница Ильерры, у которой всегда находились слова, просто стояла и смотрела на женщину, потерявшую дочь. Так же как когда-то я потеряла того или ту, в чьи глаза даже не взглянула ни разу.

– Это место – память о ней. – Мэррис улыбнулась, и я вдруг поняла, что на самом деле делает ее старой. Не мягкость кожи, собравшейся паутинкой морщин. Не седина в волосах и не голос, утративший былую силу. Нет, старой ее делали глаза, выдававшие всю глубину потери. – Ибри всегда была сумасбродной, и как бы я ни наставляла ее, я не смогла изменить то, что случилось. О том, что она забеременела, мне стало известно уже потом. Когда все случилось. Так же как и Витхару.

Я замерла, а Мэррис, напротив, кивнула:

– Пойдем, Теарин. Этот разговор слишком долгий, чтобы я могла выдержать его на ногах. Когда-то в молодости мне казалось, что я могу все… теперь я понимаю, что я могла все, пока она была рядом.

Женщина направилась к скамейке, и я последовала за ней. Все еще пытаясь осознать то, что она сказала.

– Да, Ибри обманула нас всех, – с улыбкой произнесла Мэррис, стоило нам сесть. – Она всегда считала себя особенной, всегда говорила: «Я не останусь просто наложницей». Тогда я не придавала значения ее словам, моя девочка всегда была честолюбивой. Ибри не пила отвар несколько месяцев. Когда выяснилось, что она в положении, Витхар пришел в бешенство. Я умоляла его простить ее. Сказала, что сделаю все, о чем он попросит, лишь бы он не наказывал мою девочку. Он согласился оставить Ибри в гареме, согласился на то, что она родит, согласился представить все так, что это были его планы, – прерывание беременности, когда ребенок с таким сильным пламенем, угрожало ее жизни гораздо больше, чем роды. Он согласился даже вливать в нее пламя, чтобы все прошло хорошо. Но я тоже его обманула.

Мэррис посмотрела в мою сторону, но сквозь меня. В коридор, где ветер дотягивался до старой, изъеденной молью занавеси. Или гораздо дальше.

Какое-то время мы молчали: я – в ожидании, Мэррис – собираясь с мыслями. Или с силами.

– Наверное, даже предала, – сказала она наконец. – После выступления Джеавир Витхар собирался «увлечься» ей, чтобы сбить заговорщиков с толку и заставить действовать. Я узнала об этом после того, как ты чуть не сгорела во время танца, я была единственной, кому он доверил эту тайну, но я подумала, что… если тебя не станет, если ты уйдешь – а ты непременно уйдешь, потому что не сможешь простить, у моей Ибри будет шанс занять твое место. Место той, что останется с ним на долгие годы. Не женой, но любовницей. Он всегда относился к ней по-особенному. Он всегда выделял ее чуть больше, чем остальных, и теперь, когда ей предстояло вот-вот родить… наверное, я обезумела в тот день, когда почти ее потеряла.

Мэррис глубоко вздохнула и замолчала, и я по-прежнему не сказала ни слова. На этот раз потому, что ее рассказ будто вплавился в мои вены и бежал по ним ледяным холодом. Холодом осознания, готового в клочья разорвать то, что я считала своим прошлым.

Женщина снова вздохнула, словно