Последнее он зачем-то повторяет, а я тяжело дышу и всхлипываю. Мне самой кажется, что во мне что-то надломилось и срастаться не собирается. Могу ли я сейчас сказать, что хочу, чтобы это срослось? И как оно срастется? Если неправильно, это будет как кривой нос или вроде этого, а отдуваться за это потом будет наш с ним иртханенок, который ни в чем не виноват. Только в том, что родители у него – долбодраконы.

– Не знаю, – говорю я, по-прежнему тяжело дыша. – Я не знаю.

– Не знаешь – или не хочешь знать?

Этого я тоже не знаю.

– Мне нужно решать это сейчас?

– Нет. Не нужно, – говорит он. Но я понимаю, что нужно.

Прежде всего нужно мне самой, чтобы все, что он озвучил выше, не повышало мой уровень вельта-телец.

– Ты же понимаешь, что тебе никто не позволит умереть, Танни? – говорит Гроу и разворачивает меня так, чтобы смотреть мне в глаза.

– Это из разряда «живи и мучайся», да?

– Нет. Это из разряда «живи и будь счастлива». Мы с Леоной здорово накосячили…

– А Рэйнар знает?

Гроу осекается на вздохе, потом продолжает:

– Мы здорово накосячили, и я уверен, что это дерьмо не так просто простить. Но ты постарайся, потому что у тебя это отлично получается. У тебя получается прощать гораздо лучше, чем у меня.

Кондиционер по-прежнему тянет холодом, но в его руках мне тепло. Это обманчивое ощущение, а может быть, не обманчивое, но очень коварное, заставляет меня вспомнить о том, что я еще ничего не решила.

– Мне нужно идти.

– Нужно, – соглашается он.

Потом тянется за подставкой с сипроновыми платками и вытирает мне щеки.

– Вот. Так уже лучше.

Не уверена я, что так лучше. Я вообще ни в чем не уверена.

– Я скажу вечером, – говорю я. – После танца.

А потом вылетаю из трейлера и быстро иду к своему. Бирек и Гелла, кажется, в шоке, но они ни слова не говорят. Я же отчетливо представляю себе свое ближайшее будущее: мое молчание и разрастающаяся между нами пропасть. В перспективе (очень скорой, надо отметить) минус двое друзей.

Которые, между прочим, могли бы прийти на мои похороны.

Если уровень вельта-телец все-таки зашкалит.

Что мне сейчас определенно нужно – так это понизить уровень черного юмора. А еще…

– Ребят, мне очень надо с вами поговорить, – сказала я.

Гелла намек поняла сразу и послала ассистенток. В смысле кого за кофе, кого куда. Стоило двери за ними закрыться, она запечатала ее спиной и выразительно на меня посмотрела. Бирек тоже поднялся и шагнул ближе, а я глубоко вдохнула. Подалась к зеркалу, осторожно вытащила линзы, моргнула.

– У меня вот, – сказала я и повернулась к друзьям.

– Каждый танец – это история! – заявляет семикратный чемпион мира. – Но в вашем танце истории нет.

Гроу смотрит на него так, что в глазах прямо-таки светится: «Это история о том, как один постановщик трюков случайно уронил на постановщика танцев подвесную систему, а потом случайно добавил осветительной стойкой по голове, и так пять раз».

– Вот вы какую историю хотите рассказать? – Он смотрит на меня, а я понимаю, что так и не вспомнила его имя. Надо будет у Лиры спросить, что ли, когда выдастся пара свободных минут.

– Не цепляйся к ней, – рычит Гроу.

На себя бы так рычал, когда был режиссером. Правда, когда он был режиссером, у нас все было гораздо сложнее… и проще.

Семикратный чемпион хочет что-то возразить, но потом все-таки меняет тон.

– Танни. Какую историю ты хочешь рассказать своим танцем?

Если говорить серьезно, это история «отвалите от меня», но я понимаю, что такой ответ не пойдет. Во-первых, на меня смотрит Джамира и остальные, а во-вторых… я понимаю, что мне нужно сделать этот танец. Этот танец – начало всему, отправной момент, с которого началась история Теарин и Витхара. Если я не станцую так, что это зацепит зрителя, никто не поверит, что такой супер-весь-из-себя-крутой Даармархский мог на нее запасть.

– Ну… это танец огня.

– Огня? – интересуется семикратный чемпион, а Гроу смотрит на меня.

– Да, огня. Вроде как в нем Теарин сгорает с того самого дня, как погибли ее родители. – Мне кажется, я несу какую-то чушь, но лучше уж нести какую-то чушь, чем изображать скалу с глазами.

– Мы ненадолго. – Гроу кивает в сторону.

Это «мы ненадолго» снова оживляет съемочную площадку: в последние пару дней все с интересом следят не только за ходом съемок, но и за тем, что происходит в жизни Танни Ладэ. Хорошо, что они не знают всей правды. Точнее, все не знают всей правды, – Бирек и Гелла отреагировали на удивление спокойно, из трейлера с воплями никто не выбежал. Мне показалось, их нереально оглушил именно сам факт того, что я решилась раскрыть свою тайну. Потому что после моего рассказа и глубокого очешуения разговор свернул вообще в другое русло, как если бы для них ничего не изменилось.

Будем надеяться, что так оно и есть.

– Танни, в чем дело? – На этот раз мы не уходим куда-то, просто стоим в стороне, где нас никто не может слышать.

– Мм…

– Дело в том, о чем мы говорили? – подсказывает Гроу.

Да, дело в этом, и, наверное, мне бы стоило покачать головой, но я киваю. Прошли те времена, когда мне хотелось к нему цепляться, если честно, еще никогда я не чувствовала в себе такой выжигающей сердце тоски.

– И?..

– У меня готов ответ. – Я все время забываю, что у Ильеррской нет карманов, поэтому ладони скользят по ткани.

Гроу молчит: кажется, он тоже почувствовал и понял, почему у нас пошел рассинхрон. Он еще не в гриме, пока мы на репетиции, но когда будет грим, он станет невыносимо похож на отца. Пройдет еще немного времени – и его жизнь зациклится на Ферверне и на политике, но, если честно, это всего лишь одна из надуманных причин моего ответа. Истинная причина во мне, в том, что однажды я вспомню этот его поступок, и в том, что рано или поздно он станет причиной ссоры.

Я знаю себя и знаю его, и не хочу этого.

Мой (ну или наш) иртханенок достоин того, чтобы знать: его отец хотел защитить маму и поэтому от нее отказался. Не хочу, чтобы он становился свидетелем ссор, припоминания Сибриллы и прочего. Хочу, чтобы нас разделила граница, разделила навсегда, и тогда я смогу сохранить в памяти ту короткую неделю, что мы были вместе, а не это его прощание по телефону.

– Я не хочу однажды утром проснуться и узнать, что у тебя созрел какой-то великий план, – говорю я, – в который ты посвятишь меня задним числом. Может быть… но, скорее всего, не посвятишь, чтобы уберечь.

– Если я скажу, что этого не случится, ты не поверишь? – Он смотрит на меня.

Нет, но это тоже – всего лишь надуманная причина. Наверное, я впервые вижу Гроу таким – раскрытым и уязвимым, впервые вижу в его глазах что-то такое, чему не могу дать определение и от чего рвется сердце. Но это – совершенно точно не причина