- Карис! Может, проедем немного вперёд и устроим засаду? Здесь свидетелей много. Вдруг вмешается кто! Да и стоит нам отдохнуть перед делом.

- Ты сам знаешь, что сделают с нами, если Ветер опять ускользнёт! Всё! Заходим!

* * *

- Не знаю, госпожа жрица, зачем вам эти грязные оборванки, но в этот дом они не войдут! - появившийся на шум Дункус застал Дозабелду за безуспешными попытками объяснить малолетним бродяжкам, что их никто не собирается приносить в жертву. - И вам бы тоже неплохо держаться подальше от их вшивых голов.

- Я вас отлично понимаю, господин Дункус! Не беспокойтесь, я тоже горячий сторонник чистоплотности. Поэтому, если вы предоставите мне мыло, бритву и бочку с водой, я сама берусь вымыть этих несчастных и полностью избавить от вшей.

Когда под конвоем пары конюхов девочек и мальчишку вели на задний двор к общей бочке для постояльцев с третьего этажа, они плакали и молили добрых господ, чтобы отпустили их по добру - по здорову. Когда с помощью тех же конюхов с бродяжек срывали одежду и, под одобрительный гогот пришедших посмотреть на бесплатный цирк постояльцев, бросали в печь для подогрева воды, они молча царапались и кусались. Когда, забраковав принесённый хозяином парикмахерский инструмент, Дозабелда срезала нечесаные патлы маникюрными ножницами, испуганные дети могли только беззвучно плакать. Когда с помощью бритвы у них удаляли остатки волос, они не могли уже плакать, а впали в подобие ступора. Когда же несчастных засунули в бочку и начали мыть, они дошли до того состояния, когда человеку становится всё равно, и, подобно безвольным куклам, послушно выполняли приказы "доброй госпожи". Впрочем, горе их было недолгим, так как стоило им попасть в одну из комнат в апартаментах Дозабелды, как тут же перед невинными жертвами тоталитарного произвола поставили большой котёл с рыбной похлёбкой и повелели съедать быстрее, пока не испортилось.

- Что ты собираешься делать с бродяжками? - спросила Линна после того, как съела добрую половину гигантской миски рыбы под маринадом.

- Кстати, повар, здесь весьма неплох.

- Сперва их нужно во что-то одеть, а там посмотрим.

- Ты и вправду думаешь, что они не сбегут, как только найдут, чем прикрыть свою наготу?

- Мне кажется, мы их неплохо кормим.

- Но я всё равно не стала бы им доверять.

- Твоё дело! Да, кстати, ты мне хвалилась, что умеешь шить, вышивать и плести это... Как его? Кружево! Так вот, сейчас мне нужна твоя помощь.

- Я шляхтянка и на простолюдинок шить не буду!

- Не нравится? Не ешь!

- Может быть, они и сами шить умеют? - неуверенно произнесла представительница благородного сословия, но тут же, бросив взгляд на вмиг посуровевшее лицо Дозабелды, с испугом добавила. - А я буду им помогать!

Видя, как у Линны наступил и мгновенно прошёл приступ патологической шляхтянской спеси, Дозабелда задумалась о том, что голод может сделать человека умнее, причём намного быстрее, чем тысяча книг.

- Завтра надо будет купить нитки, ткани и решить, каких фасонов шить одежду. Тебе, кстати, тоже не помешает новое платье, да и мне не стоит ходить всё время в штанах.

- Хорошо! Но только я под какие-либо фасоны шить не умею. Шторы и наволочки могу, а платья мне всегда портниха шила, из крепостных.

Шить платья бродяжки, как вскоре выяснилось, не умели тоже. Все трое оказались детьми сапожника, который, после того как один пьяный шляхтич ударом сабли оставил его вдовцом, а детей сиротами, запил горькую, разорился и умер. Пил он долго, почти пять лет. За это время Вирра и Нанна часто делали за отца его работу, а Порхар, несмотря на совсем юный возраст, научился делать колодки не хуже иных пользовавшихся большим уважением мастеров.

К сожалению, после смерти отца остались долги, намного превышавшие всё их жалкое наследство, и кредиторы, недолго думая, решили пустить с молотка вместе с домом и небогатой утварью детей умершего должника. За день до торгов они сбежали, узнав, что про них уже спрашивал один очень богатый дворянин, известный на всю округу как крайне жестокий извращенец. С тех пор, как дикие звери, они прятались по лесам, и только большая нужда заставила их, выйти к людям.

Поэтому-то на вопрос Дозабелды, умеют ли дети мастерового шить, они чуть ли не хором ответили, - Мы бы с радостью, добрая госпожа, но кроя не знаем, да и кожа нам привычнее будет, чем ткань.

Дозабелда, к своему стыду, шить умела лишь на машинке, причём только медицинский колпак, будёновку и фашистскую форменную кепку, да и те только потому, что однажды помогала готовиться паре сокурсников к Хэллоуину. Но была у неё одна надежда. В школе на уроках труда их учила сумасшедшая родноверка, почему-то решившая, что девушкам двадцать первого века обязательно следует знать, как правильно шьётся национальный костюм. К счастью, выкройки русских рубах и сарафанов были настолько просты, что Дозабелда, движимая каким-то особым, присущим всему роду Кузькиных упрямством, решила рискнуть.

Первым делом следовало купить ткань. Кормившиеся с путешествующих по дороге купцов местные жители совершенно не сеяли лён, а овец разводили только на мясо. Впрочем, нельзя сказать, что имевшиеся в каждом доме примитивные ткацкие станки были только предметом интерьера. На них работали много и регулярно.

Ткань, выпускавшаяся в посёлке, была двух видов и нескольких сортов: разной степени грубости парусина из конопляного волокна и шелковистая, приятная на ощупь ткань из крапивы. В неокрашенном состоянии ткань обоих видов пускать на пошив одежды было нельзя. Основной цвет ткани первого вида считался у местных жителей некрасивым. Самые прочные и дорогие сорта были серебристо-серо-зеленоватыми, а остальные - всех оттенков жёлто-зелёного. Ткань второго вида - белую, похожую на шёлк, разрешалось носить только жрецам.

Местные жители предпочитали использовать для окраски полотна луковую шелуху. Конопляную ткань красили в тёмно-коричневый цвет и шили из неё штаны и понёвы. Крапивная же, крашенная в жёлтый цвет, шла на мужские и женские рубахи, чепцы и постельное бельё. Привозной белёный лён стоил дорого и одежду из него берегли, надевая только по случаю каких-либо торжеств. Небелёный же лён и шерсть, хоть, и были товаром привозным, стоили вполне приемлемо и охотно покупались жителями деревни.

Дополнительной головной болью для Дозабелды стало то, что местный сапожник умел шить только довольно нескладные мокасины, которые к тому же не имели разделения на правую и левую ногу и нуждались в длительном разнашивании. Посмотрев на образцы его творчества, близнецы заявили, что, в отличие от этой безрукой деревенщины, умеют шить настоящие сапоги, а не это недоразумение. К сожалению, местный кузнец хоть и