Анна глянула в окошко кареты: солнце светило и отражалось в тонком ледке, что покрывал дорогу и звонко хрустел под копытами лошадей. Она потёрла озябшие руки; скорее бы прибыть в усадьбу! Хоть там ей будет спокойно.
— Что, барышня, зябко? — Люба достала из узла с вещами горностаевую муфту. — Дайте-ка ручки…
— Ничего страшного, ты не беспокойся, Любаша, — слабо возразила Анна.
— Как же, ничего страшного, пальчики вон аж ледяные, — ворчала Люба, едва ли не силой засунув руки Анны в муфту. — И когда же вы у нас хворать перестанете?
Анна молча подчинилась. Люба была очень недовольна их отъездом и всю дорогу пребывала в плохом настроении — Анна подозревала, что это всё из-за Дениса, любимого слуги Левашёва, который последнее время усиленно ухаживал за её горничной. Денис — ловкий, услужливый и обходительный малый — был весьма привлекателен. Благодаря невысокому росту и изяществу фигуры он смотрелся совсем юношей, а правильное лицо с большими чёрными глазами и ослепительной улыбкой заставляло всех встречных девиц улыбаться в ответ и бросать игривые взоры. Анна догадывалась, что, хотя Люба пренебрежительно называла парня «вертопрахом», она всё-таки радовалась его обществу и не хотела так внезапно с ним расставаться.
Наверное, стоило бы поговорить с Любашей, посоветовать ей быть осторожнее, ибо у Анны этот человек никакого доверия не вызывал. Впрочем, сейчас для этого не было сил: её слишком занимали собственные тревоги. Да и что она, Анна, понимает в любви, какой урок может преподать горничной, когда сама не в состоянии ни в чём разобраться и совершенно не знает людей?
* * *
Дом в Стрельне, просторный, бревенчатый, построенный ещё их дедом, всегда казался Анне необыкновенно милым и уютным, но проживать там подолгу она не любила: почему-то её тянуло в город, и в конце лета она всякий раз нетерпеливо ждала отъезда в Петербург. Сейчас же она с волнением обходила знакомые комнаты: квадратную гостиную с огромным камином, несколько маленьких спален, свою бывшую детскую, увешанную вышивками и рисунками, кабинет отца, кухню с большой тёплой плитой… Может быть, остаться пока здесь подольше, пожить отдельно от семьи? Но до какого срока это «пока» будет продолжаться? Ведь скоро зима, Рождество, балы и приёмы — Левашёв наверняка потребует, чтобы она вернулась к обязанностям хозяйки его особняка, дабы не вызывать пересудов. И всё пойдёт по-старому.
Так ничего и не решив, Анна, к удивлению главной по дому, пожилой степенной Домны Лукинишны, объявила, что расположится на втором этаже, в своей бывшей детской. Это была светлая угловая комната, обшитая весёлым набивным ситцем — правда, сейчас узор из мелких цветочков потускнел от сырости и старости. Рядом с окном рос огромный дуб, и его ветви стали уже такими длинными, что касались стекла.
— Ничего, я прекрасно устроюсь! — заявила Анна в ответ на опасение Любы, что старенькая кровать, на которой Анна Алексеевна спала ещё девочкой, пожалуй, будет слишком узка и неудобна.
А завтра она не будет вообще ни о чём думать, только делать наброски, писать акварелью и маслом, гулять по их большому облетевшему саду! Там много яблонь и сливовых деревьев, бесчисленные кусты смородины, крыжовника, малины, и всё это такое знакомое, родное! Она дойдёт до любимого пруда, посидит около него на скамейке, глядя в ледяную чёрную воду… И опять будет гулять и рисовать, рисовать и гулять! И пусть Владимир хоть засыплет её письмами с требованием вернуться в Петербург.
Анна засмеялась от радости и решила пораньше ложиться спать — она так устала за последнее время! Домна заикнулась было об ужине, но аппетита не было; тогда Анне принесли подогретое молоко и крошечные пирожки с капустой и яблоками, собственноручно испечённые Домной Лукинишной — та помнила, что барышня обожала их в детстве. Перекусывая, она беседовала с домоправительницей о делах в имении, о том, кто ещё из старых слуг остался в доме. Оказалось, летом умер сторож, Домна наняла какого-то молодчика, да тот оказался пьяницей и был вскоре изгнан. Таким образом, остались в усадьбе старички муж и жена, что смотрели за садом, а в доме жили только сама Домна Лукинишна да её родственница Акулина — за горничную и судомойку.
«Вот и славно, чем тише, тем лучше! Никто не будет беспокоить!» — рассеянно думала Анна.
Домна Лукинишна удалилась, наказав Любе зайти к ней за грелкой для постели барышни. Люба молча расстилала кровать, затем подошла к Анне и, так же не говоря ни слова, принялась расстёгивать на ней платье — Анна заметила, что мыслями горничная где-то далеко.
— Да обожди, я ведь пирожки не доела! — со смехом сказала она. — Куда нам здесь спешить?
Люба отрывисто вздохнула и отвернулась.
— Что с тобою, Любаша, милая? — нахмурилась Анна. — Я тебя чем-то обидела? Или сердишься, что из города уехали?
Неожиданно Люба бросилась перед ней на колени; Анна заметила, что по щекам горничной катятся слёзы.
— Барышня! Барышня! Это я виновата, это я вас обидела! Сама не знаю, как могла!.. Когда и вы, и ваш папенька всегда были к нам такие добрые…
— Успокойся! Да что случилось-то?!
На круглом пухлощёком личике Любы пылал румянец, а глаза блестели от слёз.
— Не могу я больше молчать! Сначала думала, авось либо обойдётся как, либо… Нет! Не буду этого даже вслух произносить!
— Так что же, молчать не можешь или вслух произносить? — слабо улыбнулась Анна, поднимая горничную с пола.
Сердце у неё тревожно заныло, мгновенно припомнились беспощадные слова князя Полоцкого: «Любого, самого прекрасного слугу можно подкупить, вопрос лишь в цене».
— Я с самого начала и не хотела с ним, — всхлипывая, говорила Любаша. — А он и так, и этак… Люблю, мол, тебя, Любонька, обожаю, ты королевишна моя! Вот я и растаяла! А ведь знала, что не надо!
— Ну что же теперь поделать? Выходи за него, и всё будет хорошо! Нечего тут плакать; пойдёте да повенчаетесь. В крёстные матери-то меня возьмёшь, не отвергнешь?
Люба с удивлением подняла глаза, затем вспыхнула ещё больше, покачала головой.
— Да барышня, я же вовсе не о том! Кабы в этом было дело!.. Я бы уже давно вам в ножки бросилась и рассказала, а тут… Тут нечистый попутал, не иначе!
— Да говори уж толком, не
