– Да, это я вроде поняла, – она покрутила головой с непонимающим видом, – но причём тут внетелесный опыт?
– Ой, точно! Так вот, Алиса, возвращаясь к вашему вопросу. – Александр пожевал губы. – Итак, мы выяснили, что всё видимое нами – это пространственная ментальная картинка, созданная зрительной системой. Надеюсь, что вы понимаете – мы можем перемещаться только в ней, а никак не в реальном мире, да? Ничто не выскочит из тела, так как не во что перемещаться. Всё происходит внутри живого мозга – и разум, и эмоции, и даже умение ходить.
А вот когда нарушается работа отделов мозга, отвечающих за осознание границ своего тела, а есть и такие отделы, представьте себе – это угловая извилина, тогда человеку становится трудно перемещаться в пространстве. У нас в ликее, кстати, сейчас один такой больной до сих пор лежит на реабилитации. Заново учится ходить, не понимает, где заканчивается он, и начинается окружающий мир.
Эта самая ангулярная извилина как раз-таки соединяет информацию от различных долей мозга, и именно там мы распознаём границы собственного тела. Нарушение работы угловой извилины приводит к тому, что человек начинает беспомощно барахтаться в той пространственной картине, которую создал мозг, и тогда можно увидеть себя, парящего сверху, например. Вот так. Всё это – и то, что мы видим, и то, что мы чувствуем – результат работы миллиардов нейронов. Поэтому человек не летает по операционной, он перемещается в ментальной картинке, которую создал его мозг. Значит, если была травма или в мозг поступило слишком много какого-то вещества, то легко можно потеряться в просторах вселенной и летать хоть по космосу, хоть по операционной.
– То есть, вы всё же хотите сказать, что души нет? – раздула ноздри Алиса.
– Я хочу сказать, дорогая Алиса, – успокаивающе произнёс Алекс, – что я так думаю. А учёным свойственно ошибаться, ведь, вообще, наука – это дитя ошибок. Но, исходя из моих знаний, я считаю, что никакой души нет – есть только мозг и его работа, состоящая из огромного количества сложнейших процессов.
Алиса молчала. Было видно, что разговор почему-то доставляет ей неприятные чувства.
– То есть вы действительно хотите сказать, что души, которая болит и мучается, предчувствует беду – не существует? Что любовь и другие эмоции – это лишь работа мозга?
– Да. И влюблённость, и ревность, и все остальные чувства.
Алиса снова погрузилась в мысли.
– А экстрасенсы? Телепатия? Люди видят события, которые будут, предсказывают будущее. Как вы это объясните?
– Никак не объясню, я в этом не разбираюсь. Знаю, что измерений больше, чем те четыре, что мы можем ощутить сенсорной системой нашего тела, а что там в тех измерениях творится – мне не ведомо. Могу сказать лишь – если человек что-то увидел или представил – это точно работа мозга. Пока нейроны не создадут картинку, мы её не увидим. Вот за это я ручаюсь. Как бы то ни было, внетелесное тесно связано с соматическим.
На этот раз молчание затянулось, и Шурик решил немного сменить направление разговора:
– И ещё, поймите, Алиса, – он неуверенно улыбнулся, – я не психолог и не нейропсихолог, я преподаватель нейродисциплин. Это разные вещи. Нейропсихолог сначала делает томографию мозга, потом биохимию крови, возможно, возьмёт экспресс-анализ ДНК, после этого начнет создавать вымышленные ситуации и сканировать паттерны поведения. Одна, максимум две недели плодотворной работы, и карта вашего мозга будет нарисована. Тогда уже начнутся восстановительные процедуры, может, и медикаменты дадут. Вон, болезнь Паркинсона, например, за сорок лет до её возможного развития начинают лечить слабой стимуляцией чёрной субстанции…
– Да я прекрасно понимаю это, – перебила его Алиса, непонимающе фыркнув, и, сменив тон, перешла в наступление. – А почему вы не нейропсихолог, кстати? Вы же неплохо знаете черепушку, а эти мозго-психологи прилично зарабатывают.
– Ну, как сказать… – развёл пальцы Шурик и чуть помолчал, – понимаете, я всегда хотел стать великим учёным, получить Союзную премию или Нобелевку, на худой конец. Хотел делать научные открытия, совершать невозможное! Я с самого юного детства мечтал стать таким, с того момента, как впервые очутился на залитом светом пороге госпиталя, – Алекс словно окунулся в прошлое. – Я же был, мало сказать – ошарашен, я был потрясён! И уже с самого младшего ликея знал, куда мне идти! Я выбрал медицинский профиль, отучился два курса в Аквилейском ликее, потом вернулся и закончил Ахейский, сейчас пошёл в магистратуру, поскольку мне больше научная деятельность нравится, если честно, чем преподавательская. Сейчас нужно кандидатскую защищать, но пока некогда. На работе дел по горло, – врал Александр, пытаясь произвести впечатление и скрыть личный кризис. – Исследованиями хочу заниматься. Я пока ещё ничего нового не открыл, хотя есть кое-какие наработки, конечно…
– Так, а почему вы не нейропсихолог? Вы так и не ответили на мой вопрос. – Алиса вернула нить разговора в нужно русло. – Что вам мешает, не могу понять?
– Так это же совсем другой путь, – непонимающе заморгал глазами Алекс. – Одно дело открытия совершать, и совсем другое – обычная врачебная практика. Этим же нужно всё время заниматься.
– А сейчас вы чем занимаетесь? Какие открытия совершили? – Подняла брови Алиса.
– Ну-у-у, – начал он накидывать пуха. – Преподаю в Ахейском ликее, несколько раз ассистировал профессору Гавриловскому. Он очень известный человек! Начинал у нас в Ахее, потом перебрался в Аквилею. Знаменитый нейрохирург!
– Я знаю его, он папин знакомый. Вы тоже хотите таким стать? Нейрохирургом? – чуть улыбнулась Алиса.
– Не уверен, – пожал плечами Шурик. – Даже операции – это уход в работу, в рутину, а не открытия и не достижения. Несмотря на всю славу, память о хирурге забудется лет через десять. А я… я хочу большего! – и тут он смущённо заулыбался. – Я, наверное, выгляжу очень честолюбивым?
– Честно говоря, нет, – проронила Алиса, – вы вовсе не похожи на такого человека.
Возникла неловкая пауза. Шурик покраснел, а девушка, чтобы замять неприятный момент, тут же продолжила, всплеснув руками:
– А что это я вас-то допрашиваю на отвлечённые темы? Не для того я вас позвала. Я бы хотела, наоборот, услышать ваше мнение по своему вопросу. Мне-то что делать с моим молодым человеком? Дайте совет!
– Да чёрт его знает, милая Алиса, – обиженным тоном начал Шурик, закидывая ногу на ногу и скрещивая руки на груди. – Или вернитесь к нему, или найдите нового, что я вам ещё могу сказать? Если вы расстались по вашей вине, то нужно либо извиниться, либо забыть об этом.
– Извиниться? – вновь прервала его девушка. – Ну, уж нет. Я знаю столько ругательств, что хватит на несколько человек, а вот извинений, – она задумалась, – нет, ни одного не помню. Особенно, если я-то ни в чём не виновата!
Алекс взглянул на неё немного исподлобья:
– Ну, если виновен он, то либо прощайте его, либо больше никогда с ним не разговаривайте, или ещё миллион других вариантов может быть. Что тут подсказать? Я, правда, не могу дать совет в вашем случае. Это ваш путь, и вам принимать решение, куда на нём свернуть. Где есть любовь, туда и нужно стремиться, я так думаю.
– А что такое любовь, Шурик, дружочек? – раздражённо повысила голос Алиса. – Что это за зверушка-то такая, объясните мне! Вы же учёный, вы должны знать такие банальные вещи.
– Алиса, все это очень индивидуально, но с точки зрения…
– Не нужна мне ваша точка зрения, Шурик, – вдруг, недослушав, вскочила и заходила по комнате Алиса, – у меня своя есть, спасибо боженьке! И не нужно мне ничего говорить об этом!
– Да и я не против! – улыбнулся Шурик, чтобы снять нервозность. – Я считаю, что у каждого должна быть своя точка зрения. Лишь бы эту точку навязчиво не навязывали, а все остальное – мелочи.
– Дружочек, вот вы даёте советы, а сами ничего не знаете! – Алиса погрозила ему пальчиком. – Нам вместе хорошо, он любит меня, хоть
