Привычная хозяйственная возня вызывала странное чувство, словно я пытался влезть в уже сброшенную шкуру. Я вполне мог идти или бежать сутками напролет, мог взлететь, став гигантским роем летучих мышей — этот фокус я освоил буквально накануне, когда долгие наблюдения внезапно сложились в голове в четкое понимание того, как сам я могу взлететь и насколько удобно можно посылать такого «наблюдателя» от себя в любое опасное место. Я мог убить и съесть собственную лошадь, наплевав даже на жалость, но решил, что путешествие верхом в какой-то степени безопаснее и удобнее, пусть и медленнее. Всадник вызывает меньше подозрений, чем неизвестный хрен с горы, явившийся в какое-нибудь отдаленное селение пешком и при этом даже не запыхавшийся. Всадника меньше подозревают в неживости, считается, что животные боятся нас. В общем-то, так оно и есть, но, если я договорился с мышами, то со своим конем тоже смогу, наверное? А ему уж точно требуются припасы.
Я не хотел устраивать кровавую баню везде, где доведется побывать. Мне нужны были слухи и сплетни, а может, и подработка, если она позволит получить нужное. Барон де Крейдемаар умер, его место вполне мог занять никому неизвестный наемник. Драконье клеймо на броне и оружии будет говорить за меня.
Я вернулся под навес с сумками и упряжью, отчетливо чувствуя лошадиную нервозность. Такая чуткость тоже была мне внове. Одно дело — понимать по лицу и поведению или же видеть проявленнный страх животного. И совсем другое — озузать его почти как свой. Я мысленно потянулся успокоить коня, взялся говорить с ним, попутно затягивая ремни упряжи. И, о чудо, Сергм затих. Покончив со сборами, я поднялся в седло. Конь заплясал, но все же признал мою руку окончательно. Так, шагом, мы покинули залитую подсыхающей кровью странную деревушку. Я свернул с дороги к лесу, туда, где над кронами поднимались девять темных неприветливых столбов, тонувших вершинами в облаках. Добраться туда мне предстояло к вечеру.
***
Я волнуюсь?
Я волнуюсь.
Если не сказать хуже — нервничаю.
Солнце садится. Мой вампир идет к цели. Я это чувствую. Связующая нить постепенно натягивается. Еще немного — и я увижу того, кто двадцать лет не давал мне покоя. Я смогу посмотреть ему в глаза и сказать… А что, собственно, сказать? Он обязан мне своим существованием, но ничего не должен. Он воплощение образа, но не сам образ. И я боюсь. Все равно боюсь. Нет, не его самого. Он ничего не сможет сделать мне лично, разве что повредит аватар, в котором я нахожусь. Но он может обозлиться на то, что я манипулирую им. Не оценить правду. Не понять…
А многие ли в населенных мирах способны это понять? Готовность поднять из пепла и иллюзий целый мир, превратить плод чужого воображения, давно уже сгнивший от старости и заброшенности, в нечто живое и весомое — ради одного-единственного разумного. Его будущий спутник и верная тень сейчас лежит древним трупом где-то в катакомбах цитадели рыцарского ордена. Обоим придется пройти заготовленный путь. Заготовленный — мной. И хоть реальность стремится разогнаться по проторенной дорожке, направляю ее я.
Мне страшно. И не только потому, что я прекрасно знаю бешеный нрав Каина.
Я легко могу сломать его, пытаясь направлять. Так уже бывало. И я не хочу снова прыгать по тем же граблям.
Здравствуй, я создала этот мир ради тебя, мой серебряный…
Как мало на самом деле нужно для того, чтобы почувствовать себя не бесполезным огрызком прошлого, ползущим по жизни сквозь однообразные дни. Дело, которое ты сам хочешь довести до конца. Твой собственный мир, который нуждается в тебе. И личность, способная встряхнуть, снова зажечь азарт и желание идти вперед. Кто-то спросит: а как же семья? Я бы ответила, что семья — это крепость. Нерушимая твердыня. Величайшая ценность, оберегать которую нужно клыками и когтями. Тихая гавань, куда можно и нужно возвращаться. Ее мы создаем себе сами и сами же теряем по глупости. Путаемся в запретах и условностях, причиняем боль близким, обижаемся и обижаем, плодим непонимание вместо того, чтобы быть честны и прямы с теми, кого любим и с самими собой.
Я люблю тех, кто спас мне жизнь и рассудок, став моей семьей. Ради них, если потребуется, я переступлю и собственные принципы. Но я хочу, чтобы этот мрачный, озлобленный тип дарил мне свою ледяную наглость и самоуверенность, которой так не хватает демиургу-недоучке…
Я сижу возле Колонны Баланса, прислонившись спиной к ее крошащемуся камню. Камню, но не овеществленной мощи Источника. Квинтэссенция иронического сходства с моей родиной, отражение в кривом зеркале чужого восприятия снов и образов, которые, бывает, приходят к смертным извне, а не только рождаются в подсознании. Белый мрамор круглого постамента опоясан кольцом черного оникса с золотыми символами, странно знакомыми мне, но нечитаемыми. Полукружье Колонн, восемь стоят на выступе позади, центральная девятая — на кольце. Баланс этой странной системы, замок на вратах в местное Инферно. Кто, когда и как его поставил — пока остается тайной за девятью печатями. Но может быть, нам удастся разгадать этот ребус, обрисованный туманными легендами и пророчествами, текста которых никто и никогда в глаза не видел.
Солнце садится, он все ближе. Я начинаю чувствовать его разум и волю, еще не обретшую тяжести могильной плиты, яснее. Он убивал по дороге сюда — отчетливо тянет кровью. Всматриваюсь в лесную темень, начиная различать глухой топот копыт. И такой родной и знакомый, привычный и понятный морозный холод чистой Смерти, источаемый высшей нежитью.
***
В тот вечер я увидел ее в первый раз.
Я ожидал всего, чего угодно. Светящегося зеленью призрака-мага в истлевшей мантии, пафосного старца, демона в конце концов. Но на древних камнях, поражавших воображение своей монументальностью, меня встретила женщина, совершенно не похожая на тех, которых доводилось видеть за всю сознательную жизнь.
Человеком ее можно было назвать только с пьяных глаз. Невысокая и хрупкая, как статуэтка, она передвигалась со странной плавностью, иногда пропадая и появляясь снова. Я мог почувствовать легкий запах лесной чащи, исходящий от нее, мог ощутить жизнь, но не чуял биения крови. Она была теплой и плотной, даже живой, наверное, но… несъедобной? Да, при всей своей циничности это самое подходящее определение. Она была красива — маленькая хищница, с подобранной гривой темно-медных в вечернем свете локонов и глазами цвета еловой хвои. Небольшие подвижные уши, покрытые светлой шерсткой, поворачивались на каждый мой шаг.
