Его товарищи, только что с жаром преследовавшие неприятеля, были частью убиты или ранены, и валялись кругом, орошая запыленную землю своей кровью, а остальные в панике удирали, безжалостно нахлестывая лошадей. Его конь, также получил заряд картечи и теперь в агонии дрыгал ногами, чудом не задев хозяина копытом, оглашая окрестности ужасным хрипом. К счастью, его противник умирая, не выпустил из ослабевшей руки поводья, и его скакун все ещё был рядом. Картечь и пули, по какой-то случайности, миновали благородное животное, но все же он нервничал и пытался вырваться из рук мертвеца.
В этот момент Вацлав понял, что если он не поторопится, то его мечты о воинской славе и придворной службе никогда не осуществятся. В мгновение ока, он схватил за конский повод, одним движением рассек пальцы в кожаной краге и тут же взлетел в седло. Обезумивший жеребец, взвился на дыбы, но бывший студент сумел удержаться на его спине и немедля ни секунды вонзил в бока шпоры. Не ожидавший подобной подлости скакун, подпрыгнул, а затем галопом понесся вперед, не разбирая дороги. Благодаря его резвости, Попел не только сумел ускользнуть от перешедших в атаку кирасир Вальдштейна, но и, опередить прочих своих чешских и венгерских товарищей.
А тем временем в атаку перешли испанские и немецкие терции. Ощетинившись пиками, они, как гигантские ежи, мерной поступью надвигались на тонкую линию протестантов. Граф Турн оказался прав. Чешские солдаты и командиры оказались недостаточно обученными этой тактике и не смогли выдержать напора имперцев. Едва мушкетеры обеих сторон обменялись залпами, как пикинёры скрестили своё оружие в смертельном противостоянии. Первое время слушался только деревянный треск, да сочная ругань на всех языках Европы, но скоро более плотные терции стали прорывать тонкие построения своих противников.
Ещё не всё было потеряно. За первой линией армии Фридриха Пфальцского, стояла вторая, а за ней третья. Ещё вела очень эффективный огонь его прекрасная артиллерия, и оставался изрядный резерв из венгерской конницы, но над армией Богемии, как будто сгустились тучи. Лица окружавших короля придворных и генералов становились все более мрачными, льстивые шутки и комплименты уступили место встревоженным восклицаниям и паническим возгласом.
Граф Турн несколько раз предлагал контратаковать имперцев кавалерией, чтобы дать пехоте время оправиться и перестроиться, но король и его главнокомандующий, казалось, не слышали его предложений. Наконец, тот не выдержал и, вихрем слетев с холма, подскакал к своему полку, после чего повел его в бой. Удар пришелся на одну из баталий, набранных в Швабии, уступавшим в стойкости уроженцам Кастилии и Арагона. Кружась вне досягаемости от пехотных пик, чехи обстреливали противника из пистолетов, пока не пробили брешь в их построении, в которую тут же и устремились, давя вражеских солдат копытами коней, рубя палашами. Казалось, ещё несколько минут, и им удастся прорвать фронт неприятеля и вырвать победу из их рук. Но к несчастью, никто не поддержал их прорыв, а вездесущий Тилли[80], заметив заминку, ввел в бой свой резерв – несколько гусарских и панцирных хоругвей присланных королем Речи Посполитой Сигизмундом.
Ходили слухи, что первоначально польский монарх не хотел вмешиваться в религиозный конфликт между Императором и его подданными. Однако лишившийся московской короны королевич Владислав сумел убедить отца, что ему нужно реабилитироваться после тяжелого поражения под Можайском. Мало того, мелькнула информация о неких договоренностях сделанных между наследником польского престола и, тогда ещё просто Богемским королем, – Фердинандом. Так что, волей-неволей, пришлось отправить войско, не слишком, впрочем, большое, и разрешить присоединиться к нему всем желающим шляхтичам. Хотя последнее было совершенно излишним. Польские паны, а в особенности магнаты, в подобных делах, весьма мало интересовались мнением своего суверена.
В сражении у деревушки Гуменне, королевичу Владиславу удалось разбить отряд Жигмонта Ракоци, и обеспечить выход из войны Трансильвании. А теперь ведомые им хоругви сходу врубились в ряды всадников графа Турна. Стремительный удар гусар и поддерживающих их атаку панцирных разрезал чешский полк пополам, как будто это были не закованные в тяжелые доспехи кирасиры, а толпа легкоконных татар, после чего обрушился на не успевших перестроиться пехотинцев. Те, уже и без того потерявшие былой задор и желание драться, даже не подумали сопротивляться страшным всадников с крыльями за спиной и в тигриных и леопардовых шкурах поверх доспехов, а просто побежали, бросая на ходу знамена и оружие. Уже после боя выяснится, что трофеями поляков стали более пятидесяти протестантских знамен, в том числе и личный штандарт короля Фридриха с девизом «Diverti nescio».[81]
Но пока сражение продолжалось. Вышедший из апатии Кристиан Ангальсткий, собрав вокруг себя все боеспособные части, начал отступление по дороге на Прагу. Их отход прикрывал князь Вильгельм Веймарский со своим отрядом. Графу Турну, потерявшему почти всех своих людей, так же удалось вместе с горстью солдат вырваться из окружения. К последним и пристал чудом выживший в сражении Вацлав Попел из Ольбрамовиц.
Погода, бывшая до той поры самой благоприятной, внезапно испортилась и над головами спасающихся от разгрома чехов, как будто разверзлись хляби небесные. Тугие струи дождя обрушились на потерявших всякую надежду людей, и моментально вымочили их до нитки. Тысячи солдатских сапог и башмаков вкупе с лошадиными копытами размесили дорогу так, что двигаться по ней стало можно только с большим трудом. Негде было развести огонь, чтобы обсушиться и приготовить себе пищу, впрочем, все припасы вместе с обозом достались торжествующим имперцам, так что готовить было тоже нечего.
Все местные жители попрятались ещё когда протестантская армия только двигалась навстречу врагу, а сейчас окрестности выглядели так, будто в этих местах бушевала чума и унесла с собой жизни всех обитателей. Правда, те из солдат, кто пытался поискать в покинутых домах что-то съестное, как правило, назад не возвращались, но искать их никто и не пытался.
Конь захваченный Попелом в сражении пал от усталости ещё в самом начале пути, и теперь он устало брел вместе с пехотинцами, по колено утопая в грязи. Дождь смыл с его доспехов остатки покрытия, так прельстившего в свое время неопытного студента своим вороным блеском. Наверное, следовало их бросить, но Вацлав упорно продолжал идти, громыхая железяками, как будто желая донести их до продавца-еврея и предъявить, таким образом, доказательство обмана.
Странное дело, но жестокая сеча, смерть, пролетевшая совсем рядом, а также голод и лишения, необычайно просветлили ум молодого человека. Беззаботная жизнь студента, которую он вел прежде,
