Глава 3

Славна златоглавая Москва своими колоколами. Сказывают, нигде во всем свете нет больше таких сладкоголосых и звонких, как на святой Руси. На колокольне каждого, даже самого захудалого храма есть хотя бы один, а к большим соборам пристроены целые звонницы и в праздничные дни благовест звучит на всю округу. Но сегодня над столицей тревожно бьет набат. И взбудораженные люди с испугом выглядывают из домов, пытаясь понять, какая ещё напасть свалилась на головы православным?

Отчего происходят бунты? Нет, отчего – понятно. От голода, бедствий, злоупотреблений властьпредержащих, несправедливости и прочих бед. Но что становится последней каплей, от которой тихая ещё вчера речка выходит из берегов? Кто высекает искру, от которой разгорается пожар? Иногда это случается от совершеннейшего пустяка.

Стоял на паперти перед храмом местный дурачок – Фролка. Безобидный, в сущности, парень с некрасивым лицом, заросшим редкой бороденкой. Сердобольные люди подавали ему, кто что может, тем он и жил. Некоторые считали его юродивым, но вериг он не носил, покаяться грешников не призывал, и вообще был тихим. Подаст ему добрый человек кусок хлеба, да попросит помолиться за него – многогрешного, а тот и рад. И вот поди же ты…

– На-ка вот тебе Фролушка, – подала дурачку медную монетку, дородная купчиха.

– Благодарствую, – тихо отвечал тот, принимая милостыню.

– Не зябко тебе, бедненький? – обратила она внимание, что юродивый стоит босиком на снегу.

– Мне Богородица замерзнуть не дает!

– Святость какая, – умилилась баба. – Помолись за меня, Божий человек!

– А сама что же не молишься?

– Молюсь, как же не молиться! Хотела вот поклониться чудотворной иконе в Новодевичьей обители, да не дошла.

– Отчего так?

– Поезд царицы ехал, да всю дорогу перегородил. Уж я и так, и сяк, а немцы, что её охраняли не пустили меня.

– А царица, что же, не молится?

– Да как же ей молиться, милый?! Она же веры не нашей!

– Иноземная царица тебя молиться не пропустила?

– Выходит так, – задумалась купчиха.

Этот разговор уже давно привлек внимание окружающих, а потому упоминание об иноверке, не пустившей православную в храм, вызвало всеобщий интерес.

– Что же это делается, православные? – вскричал в сердцах какой-то лохматый мужик, в драном тулупчике. – Совсем немцы над нами власть взяли! Уж и помолиться не дают… скоро совсем нас в латинство обратят.

– Ты, что мелешь, дурак? – попытался усовестить его румяный купец в нарядной шубе. – Государыня наша вовсе не Римской веры, а лютеранка!

– Один хрен! – не унимался лохматый, из-за чего все тот купец, недолго думая, дал ему в ухо.

– А-а-а!!! – заорал пострадавший, – немцы православных убивают, хотят всех в католиков обратить!

– Где католики? – заволновалась и качнулась толпа. – Бей их!

С разных сторон стали раздаваться крики, ругань, гвалт. Кто-то стал призывать к погрому, другие попытались их образумить, третьи поспешили вернуться домой, пока не случилось ничего ужасного.

– Идёмте к государю! – призывали одни.

– Нет, – отвечали им другие, – бросимся в ноги к патриарху, пусть он защитит нас!

Наконец, взбудораженные люди двинулись в сторону Кремля, а на паперти перед церковью остался один Фролка. Ему было любопытно, куда же направились все остальные, но уходить со своего места он не пожелал и продолжал стоять на снегу, время от времени переступая с ноги на ногу.

А Катарина действительно в это время каталась по Москве в своей карете, поставленной на полозья. Просто я решил немного развлечь её и детей и показать им столицу. Судя по всему, размеры города произвели впечатление на шведскую принцессу, впрочем, как и его неустроенность. Все же большинство домов были деревянными, а улицы кривыми и узкими. Слава Богу, накануне выпал снег, отчего всё вокруг казалось чистым и праздничным. Разумеется, со всех сторон царский выезд окружала свита и охрана, так что наша поездка причинила немало неудобств местным жителям. Но тут уж ничего не поделаешь, нельзя иначе. Век не тот. Хотя я сам частенько мотаюсь по Москве и её окрестностям верхом всего с несколькими ближниками, переодевшись в рейтарский камзол. Но это, согласитесь, не тот случай.

Через некоторое время, когда мои домашние получают достаточно впечатлений, царский поезд заезжает в Стрелецкую слободу и останавливается перед большим теремом, богато изукрашенным затейливой резьбой. Не ожидавшие ничего подобного холопы испуганно распахивают ворота, и перед нами открывается вид на двор, сплошняком вымощенный деревянными плахами.

– Куда вы меня привезли? – недоуменно спросила Катарина. – Чей это дом?

– Никиты Вельяминова. Я давно хотел зайти к нему в гости и теперь как раз подходящий случай.

– Вы хотите, чтобы я с детьми пошла вместе с вами?

– Более того, я на этом настаиваю!

На лице жены отражается сложная гамма чувств, но шведская принцесса умеет держать удар. Подав мне руку, она с непроницаемым лицом заходит во двор. Принцессу Евгению несет на руках нянька, а Карл Густав с Петером идут сами, с интересом осматривая окрестности. Навстречу нам медведем вываливается Никита и, бегом спустившись по лестнице, кланяется нам «большим обычаем».[16]

– Проходите, гости дорогие! – басит он.

Я в ответ милостиво наклоняю голову, после чего мы дружною толпой поднимаемся в терем. Там нас встречает Алена, рядом с которой стоит служанка, держащая в руках поднос с серебряными стопками. На сей раз, боярышня одета в соответствии с русскими обычаями в летник и душегрею, а голову её покрывает кокошник.

– Выкушайте с мороза, Ваши Величества, – звонким голосом предлагает она и поясно кланяется нам с Катариной.

– Это мы с удовольствием! – отзываюсь я и, взяв одну чарку себе, протягиваю вторую супруге.

Вообще, по обычаю, гостям надо подавать «зелена вина», то есть злющего самогона двойной или тройной выгонки. Однако Вельяминовым хорошо известны вкусы их будущей царицы, так что потчуют нас «романеей» – самым настоящим бургундским вином.

– Благодарю, – кивает в ответ на очередной поклон супруга и, отведав угощения, отдает прислуге стопку. Затем, обернувшись назад, велит сопровождающим: – Разденьте же, наконец, детей.

В горнице и впрямь жарко натоплено, так что указание дано очень вовремя. Некоторое время царит суета, слуги и холопы принимают одежду, затем, пока мы рассаживаемся по лавкам, быстро накрывают на стол разными вкусностями. На последние сразу же обращают внимание проголодавшиеся за время прогулки дети.

– Я хочу кушать! – заявляет принцесса Евгения и вопросительно смотрит на мать.

Карл Густав с Петером, строя из себя воспитанных и благонравных мальчиков, помалкивают, но явно тоже не прочь чего-нибудь отведать.

– Господи, конечно, – срывается с места Алёна и начинает хлопотать возле малышки.

– А вы что молчите? – подмигиваю я сорванцам.

– Сказать по правде, Ваше Величество, – начинает правильно меня понявший Петька, – завтрак был довольно давно, а к обеду мы вряд ли успеем вернуться…

– Тогда чего ждете? – ухмыляюсь я и показываю друзьям на стол.

Буквально через минуту вся троица оказывается за столом, уплетая за обе щеки пироги и запивая их сбитнем и киселем,