– Как вам прием? – интересуюсь я у гостей, не забывая приветливо улыбаться.
– Спасибо, государь, – с достоинством отвечает Долгоруков, – потешили нас твои придворные. Бабам моим разговоров на месяц хватит.
– Царицу поблагодари, это она тебя с дочерями увидеть пожелала.
– Дай Бог доброго здоровья… государыне, – лёгкая запинка выдаёт его отношение.
– Я вот что тебе сказать хотел, князь, – перевожу сразу к делу. – Посмотри на моего Никиту. Вот вроде бы всем взял, разумен, собой не дурен, силой не обижен, в бою завсегда из первых…
– Наслышан об сем.
– Одно не хорошо.
– Это что же, – слабо улыбается Владимир Тимофеевич, – неужто, недужен?
– Тьфу-тьфу, – сплевываю я через левое плечо. – Здоров как бык! А беда в том, что нет у него хозяйки.
Никита от неожиданности закашливается, княжна Марья заливается краской, а её младшие сестры скрещивают взоры на моём окольничем. Долгоруков испытующе смотрит на потенциального зятя и с сомнением качает головой.
– Так зачем же дело стало? Мало в Москве девиц красных?
– Краше твоих дочерей не нашли покуда, – развожу я руками.
На лицо князя набегает тень. Его старшей и любимой дочери уже двадцать один год. По нынешним понятиям она – девка-перестарок! А что поделаешь, за время Смуты много молодых людей хороших родов сгинуло, так что, образовался некоторый переизбыток невест. И если дочку не сбыть срочно с рук, придется Марьюшке в монастырь отправляться. И Вельяминов, как ни крути, не самая плохая партия. Сам парень хоть куда и роду честного да старого. Всем хорош, кроме одного. Он – мой сторонник.
– Это да, – качает головой Владимир Тимофеевич и с сомнением оглядывается на дочерей, – курносые да рябые маленько, кривоватые опять же, но в остальном, ничего – девки справные! Вам которую?
– Какую пожалуете! – снова развожу я руками. – Мы – люди не гордые!
Никита за моей спиной, кажется, вот-вот упадет в обморок. Он давно положил глаз на княжну Марью и даже пытался ухаживать, в смысле, ошивался возле долгоруковской усадьбы, стараясь привлечь внимание своей зазнобы. Причем, старался делать это в тайне, наивный. Корнилий давно его выследил и мне всё доложил. Я, кстати, не раз уже собирался сосватать невесту своему ближнику, но всё как-то руки не доходили. К тому же, тот, всякий раз, как заходила об этом речь, делал вид, что не понимает о чём я и, вообще, не до глупостей ему! Ну да ничего, будет знать, как от царя шифроваться…
Потенциальная невеста тоже стоит – ни жива, ни мертва, но на ногах покуда держится. Женщины они вообще крепче мужиков. Зря их слабым полом величают.
– Машенька, – ласково обращаюсь я к ней, – посмотри на моего братца названного. Нравится ли он тебе?
– Нравится, – тонким голоском отвечает она мне и ещё больше заливается краской, хотя, казалось бы, больше уже некуда.
– Ну так что, Владимир Тимофеевич, – поворачиваюсь я к Долгорукову, – сладимся, или как?
– Свадьба – дело хорошее, – усмехается тот. – Отчего же не сладиться.
– Вот и славно! Да, вот ещё что. Супружница моя богоданная – Катарина свет Карловна, никогда ещё на русской свадьбе не была. Очень любопытствует. Что скажешь, если мы с ней у молодых посаженными родителями будем?
– Честь-то какая, – падает на колени совершенно ошарашенная княгиня Марфа, привлекая к нашему междусобойчику всеобщее внимание.
– На всё твоя царская воля, государь, – быстро соглашается князь, с досадой глядя на жену.
– Тогда затягивать не будем. Сам, поди, знаешь, как оно на царской службе. Ни на что времени не хватает.
– Где мне, – скорбно пожимает плечами боярин. – Уж позабыть обо всем успел.
– Вот станешь судьей в приказе, вспомнишь, – с шутливой угрозой отвечаю я ему. – Ещё взвоешь!
После такого посула не выдерживает уже и сам Долгоруков и, повалившись на колени, хватает меня за руку, стараясь её поцеловать. Я в ответ велю ему подняться и, похлопав по плечу, отхожу.
– Что у вас случилось? – интересуется Катарина, когда я возвращаюсь к ней и мы ненадолго остаемся одни.
– Да так, – неопределенно пожимаю я плечами. – Сосватал невесту для одного из своих людей.
– У фюрста Долгорукова?
– Да, у него три дочери на выданье и все красавицы.
– А отчего он упал на колени?
– Испугался, что Вы – моя дорогая, пожелаете и его дочерей одеть в европейское платье.
– Неужели эта перспектива столь ужасна?
– Для кого как. Кстати, что Вы хотели этим добиться?
– Ну, надо же с чего-то начинать. К тому же мне показалось, Ваше Величество, что Вам будет приятно увидеть Алёну в таком наряде. Как мне кажется, ей очень идёт.
Я в некотором недоумении смотрю в глаза Катарины, пытаясь уяснить для себя, что она только что сказала. И понимаю, что в них плещется боль, застарелая обида и ещё что-то, чему я пока не могу найти названия.
– Сударыня, мне почудилось, или вы меня искушаете?
– Я всего лишь, как верная жена, стараюсь быть Вам другом…
– Тогда вам не следует путать меня с Генрихом IV. Москва не Париж.
– Прекратите. Я прекрасно осведомлена о ваших визитах в дом Вельяминовых. Видит Бог, я даже не осуждаю Вас. Верность не самая главная добродетель для мужчины, особенно в разлуке. Все что я хочу, чтобы были обеспечены права моих детей, а с остальным я смогу смириться. Это был прекрасный вечер Иоганн, но он, слава Создателю, подошел к концу. Я устала.
– Не смею задерживать Вас, сударыня.
Прием кончился, гости разъехались, а я, скинув кафтан, сижу на одном из двух кресел, послужившим нам сегодня с Катариной в качестве тронов.
– Что столпились? – обращаю, наконец, внимание на стоящих в почтительном отдалении ближников. – Тащите скамьи, да садитесь. Потолковать надобно.
– О Никитином сватовстве? – немного дурашливо спрашивает Анисим. Вельяминов, находясь в полном смятении чувств, вызвался проводить будущего тестя до дому, так что Пушкарев может безнаказанно поязвить на счет старого приятеля.
– И о нём тоже, – отрезаю я.
– Думаешь, князя Долгорукова от братца моего отколоть? – не скрывая скептического выражения на лице, спрашивает Иван Никитич Романов. – Не получится. Предан ему аки пёс!
– Пусть его, – отмахиваюсь я. – Главное, что Филарет узнает, что Катарину всюду царицей кличут и без его благословения и если он не поторопится, то может и
