Прием прошел на высшем уровне, то есть мы с Катариной сидели, изображая из себя статуи, пока мои дьяки представляли мне посла, зачитывали грамоту, показывали дары юного султана Османа. Надо сказать, что повелитель правоверных не поскупился. Посол привез целый сундук с различными украшениями для меня и супруги, драгоценное оружие и доспехи, и многое другое. Особенно мне понравился шлем с золоченой арабской надписью по кругу. На Руси такие называют «иерихонками», а в Европе «восточными бургиньотами».
– Что значит эта надпись? – в полголоса спросила Катарина, заметив мой интерес.
Я в ответ только пожал плечами, и собрался переадресовать вопрос Кантакузену, но посол меня опередил.
– Обрадуй правоверных обещанием помощи Аллаха и скорой победы, – перевел грек на немецкий, льстиво улыбаясь.
– Это из Корана? – проявила осведомленность царица.
– Да, моя госпожа.
– Я смотрю, ты понимаешь нашу речь?
– Не слишком хорошо, но понимаю.
– Прекрасно. Передайте нашу благодарность Его Султанскому Величеству, за столь щедрые дары. Мы довольны ими.
– И Кёсем-султан не забудь поблагодарить, – криво усмехнувшись, добавил я по-русски.
Услышав меня, Фома приложил руку к сердцу и принялся отвешивать самые почтительные поклоны, какие только смог изобразить.
– О чём ты сказал послу? – спросила Катарина, когда мы остались одни.
– Попросил поблагодарить мачеху султана.
– Мачеху?
– Да. Его мать умерла, когда Осман был еще младенцем, и его воспитала мачеха. Наверное, поэтому он ещё не казнил своих братьев, как этого требуют их обычаи.
– Какой ужас. А что нам вообще известно о тамошних делах? Признаюсь, в Северной Европе о турках вообще мало что знают.
– Мы, в общем, тоже. В прошлом году я посылал посольство в Константинополь, да как на грех, пока они добирались, сначала умер Ахмед I, затем через три месяца свергли безумного Мустафу. Визири менялись как перчатки, янычары постоянно бунтовали. В общем, мои посланцы вернулись ни с чем, растратив всё, что взяли с собой. Слава Богу, хоть живые.
– И много растратили?
– Одной пушнины на двадцать тысяч талеров.
– Однако!
– Что поделаешь, Восток! Тому дай, этого умасли, того одари.
– Странно, что этот грек ни слова не сказал о цели посольства.
– Так это же только первый прием. О делах на нём говорить не принято. А что касается цели, то с этим-то всё просто. В прошлом году поляки разгромили трансильванского князя Габора Бетлена, а он вассал султана. Будет война, и османы ищут союзников.
– И что ты намерен делать?
– Ничего. Пусть воюют. Поляки нам враги, но и турки не друзья, так что чем больше они будут убивать друг друга, тем лучше. К тому же на соединение с султанской армией уйдут крымчаки. Хоть и ненадолго, но на наших рубежах будет спокойнее.
– Я уж испугалась, что ты опять отправишься в очередной поход.
– Не сейчас.
– Послушай, мне показалось, или твои бояре действительно смотрели на меня осуждающе?
– Есть немного. На официальных приемах не принято общаться с иноземными посланниками напрямую. Только через дьяков и толмачей. Так что, когда вы заговорили, да ещё и на чужом для них языке, это показалось им почти святотатством. Ничего, привыкнут.
– А ты так никогда не делал?
– Я – другое дело. В моём исполнении они уже всякого насмотрелись, а ты всё же королевская дочка.
– О, кажется, я не оправдала их ожиданий? – улыбнулась Катарина.
– Всем не угодишь. Меня другое интересует, отчего на приеме не было Филарета? Я у дьяков спрашивал, а они плетут какую-то околесицу. Толи занемог, толи ещё что…
– Кажется, я знаю, – помрачнела супруга. – В свой последний визит, он говорил, что мне с детьми нужно как можно скорее принимать православие. А когда, я напомнила, что прежде он не был столь непреклонен, явно разозлился.
– Силу почуял, – хмыкнул я. – Ничего, я с ним ещё потолкую. Но, вообще-то, он прав. Нужно что-то решать и быстро.
– Я думала, мы договорились. Карл Густав, раз уж это необходимо, станет православным, а мы с принцессой Евгенией сохраним лютеранство.
– Это твое окончательное решение?
– Да. Мне нужно побеспокоиться о судьбе нашей дочери. Она – принцесса и я совершенно не желаю, что бы она сидела взаперти в тереме, оплакивая свою судьбу! Сегодня Филарет настаивает на смене веры, завтра он заявит, что царевне не следует учиться танцам, послезавтра вообще потребует, чтобы её держали взаперти, как русских боярышень, и выдали замуж только за православного. А где мы возьмем ей православного принца?!
– Ну, хорошо, убедила. Кстати, я знаю что делать. Тебе нужно устроить праздник.
– Бал?
– Боюсь, бал пока рановато. Пока давай ограничимся приемом. Я приглашу бояр, а ты их жен и дочерей. Развлечений сейчас не так много, так что им понравится.
– Прекрасная идея! Но как это поможет нам в деле с митрополитом?
– Доверься мне. Только у меня будет одна просьба.
– Какая?
– Когда в следующий раз у тебя случится что-либо неприятное с представителем церкви или боярином или ещё кем-то, ты немедленно оповестишь об этом меня!
– Хорошо. Но я не думала…
– Като! Просто сделай, как я говорю.
– Как прикажете, Ваше Величество, – кивнула в ответ царица и отправилась к себе.
Поздно вечером, когда большинство думцев уже разъехались по своим теремам и усадьбам, вокруг меня собрался «ближний круг». Для нас это давно стало своеобразной традицией. Многие догадываются про его существование и любой боярин или дьяк, не задумываясь, заложит душу нечистому, чтобы оказаться среди избранных, но попасть сюда непросто. Большинство ближников начинали со мной еще, когда я был простым беглым принцем, служившим шведскому королю. Единственное исключение – боярин Иван Никитич Романов. Когда-то он был сторонником младшего брата моей жены – королевича Карла Филиппа и, после его смерти, достался мне по наследству. Представитель старой московской аристократии – он мало с кем из них дружит, включая родного брата Фёдора, в смысле, Филарета. Если я упаду – его сожрут, и он это понимает, как никто другой. И что ещё немаловажно, он без возражений принял нашу манеру общения на равных. Хотя видно, что иной раз ему это дается нелегко.
– Всё ли ладно в столице? – спрашиваю я у Романова, который помимо всего прочего руководит ещё и Земским приказом[13]. Причем, именно руководит, а не служит судьей, как большинство его коллег.
– Покуда всё спокойно, – осторожно отвечает боярин. – Правда…
– Что «правда»?
– Кое-где волнуется народишко. Не нравится людям, что государыня веру православную принимать не хочет…
– Просто волнуются, или ропщут?
– И такое есть, – не стал скрывать Романов.
– Имать, и на съезжую! – хмурится Вельяминов, – другие, я чаю, поостерегутся.
– Эко у тебя всё просто, – хмыкает в ответ Иван Никитич. – На дыбу человека подвесить – дело нехитрое. Только надо, чтобы от этого толк был. А ежели без толку всех подряд хватать, то только злобиться начнут. Так и до бунта
