Пластик — очень хорошее взрывчатое вещество. Главным его достоинством, утверждал Петрик, было то, что взрывная сила распространялась не равномерно по всем направлениям, а ударяла в первую очередь туда, где встречала наибольшее сопротивление. Никто, разумеется, не собирался проводить над ним эксперименты в лаборатории, всех устраивало то, что он подрывает рельсы. Он был похож на оконную замазку, на огне плавился и — как ни странно — не взрывался.

Жестянку с пластиком нужно вместе с взрывателем как можно глубже засунуть под рельсы, заклинить наглухо, затем присоединить к батарейке проволочки, не изолированные концы которых соприкасаются друг с другом во взрывателе. Одна проволочка посредине разъединена, в это место надо вставить ключ, состоящий из двух жестяных пластинок.

Стах лежит на острых камнях железнодорожной насыпи. Вдоль рельсов, чтобы было незаметнее. Пот заливает лицо. Стах чувствует, как капельки пота застревают в бровях, стекают вдоль носа. Он пробует на язык батарейку и ощущает легкое покалывание — батарейка хорошая. В пятидесяти метрах ниже и выше него лежат возле насыпи Юрек и Яцек, сжимая во влажных ладонях пистолеты и ежеминутно проверяя на ощупь, не высунулась ли чека взрывателя. Они не доверяют гранатам: им еще не приходилось иметь с ними дело.

— Батарейка в порядке? — слышит Стах рядом с собой приглушенный, спокойный голос Петрика.

Это деланное спокойствие, эти неестественно медлительные интонации обходятся ему дорого. Петрику сказать фразу — все равно что броситься в прорубь. Он лежит лицом вверх, до боли сжимая руками траву. Огромным усилием воли сдерживает он желание прыгнуть на насыпь и шепнуть Бартеку:

— Подожди внизу, в кустах, я сам управлюсь.

Ночь теплая, понизу тянет холодом от росы. В сумерках белыми полосами над ручьями и болотами стелется туман.

— Да, — шепчет Стах пересохшим горлом. Это больше похоже на вздох, чем на слово.

— Присоедини провод к ключу и закрепи ключ на рельсе.

Стах ищет пальцами концы проклятого провода. Они запутались где-то среди лежащих на насыпи камней. Проходят секунды. Время густеет, словно жидкое стекло. Стах всем своим существом чувствует, как оно движется.

— Нашел концы провода? Следи, чтоб они не замкнулись, и не касайся ими рельса одновременно, не то мы с тобой взлетим в небо, как две ласточки.

— Нашел.

— Подсоединяй к ключу. Спокойно. Времени у нас еще много. Состав будет только через пятнадцать минут. — Петрик говорит «состав», а не поезд, потому что это очень важный эшелон.

— Сейчас. Какую проволочку, к какой пластине… а, черт…

— Бартек, не валяй дурака. Это не имеет значения. Присоединил? Теперь осторожно положи ключ на рельсы и загни книзу держатель. Всё.

Остальное сделает бегунок паровоза. Он прижмет друг к другу отстающие пластинки и замкнет цепь. Проскочит искра, которой так опасался Стах.

Он сполз вниз по траве и лежит на спине рядом с Петриком. Он так громко сопит, что приходится сдерживать дыхание, потому что звук разносится далеко по росистым луговинам. Петрик лениво переворачивается на живот и говорит:

— Пора.

Они скатились вниз.

«Когда-то все это уже было, — думает Стах, — когда-то было».

Они прикорнули возле насыпи, в кустах.

— Свистни, — говорит Петрик.

Стах трясущейся рукой берет травинку, зажимает между большими пальцами и дует. Дважды раздается громкий вибрирующий звук. Он похож на призывный крик ястреба при токовании. Это сейчас ко времени. А можно подумать, что это кричит вылетевший на ночную охоту козодой. Зашелестели кусты, и друг за другом появились Яцек и Юрек.

— Все тихо, — говорят они.

— Еще восемь минут, — говорит Петрик.

Они быстро уходят от насыпи в сторону молодой березовой рощицы. В заросшей травой, усыпанной прошлогодними листьями яме лежит караульщик. Старосты обязаны выделять людей для несения охраны на путях. Мужичок удобно лежит на листьях, связанный собственным ремнем от брюк и веревкой. Петрик вынимает у него изо рта кляп и миролюбиво говорит:

— Не обижайся на нас, брат. Сам видишь — какие времена. Вдохни побольше воздуху, мы сейчас опять тебе глотку заткнем. Не верю я тебе… Еще, чего доброго, начнешь орать со страху, а может, просто надоест тут валяться. Потом будут тебя спрашивать: «Почему не кричал?» А так с тебя взятки гладки. Как ты мог кричать, если тебе глотку заткнули?

— Только не очень глубоко тряпку-то запихивайте, пан поручик, — попросил мужик.

— Ладно, но для верности обвяжу тебе рот твоим шарфом, чтоб ты кляп не выплюнул. Дышишь нормально?

Мужик кивнул.

— Ну, будь здоров, батя. Не сердишься на меня?

Мужик замотал головой.

— Еще две минуты. Уже должен быть слышен шум.

Но шум они услыхали только через десять минут. Поезд опоздал. Не часто опаздывающий поезд поджидают с таким нетерпением.

Тишину ночи прорезал рев разбуженного электрической искрой пластика. Зарево взрыва вырвало на минуту из мрака четыре лоснящихся от пота лица и превратило березовую рощицу в сплошной лес молний. Стволы содрогнулись. На голову посыпались с листьев мелкие капли росы. Грохот взрыва заглушил скрежет металла. Казалось, земля разверзлась и родила вулкан.

В наступившей тишине слышалось шипение пара, выходившего из паровозного котла. Теперь они чувствовали, что им холодно, и побежали по просеке, вспугивая разбуженных птиц.

Стах возвращался домой через Повонзки. Он пробрался на зады еврейского кладбища и юркнул в узкие, кривые улочки Буды. Вставал день, над городом поднимался рассвет, легкий, как пена. Только теперь дала себя знать усталость, кости налились свинцом, голова гудела, как улей. Стах хотел поспать часика два перед работой. Хорошо, что он работает сейчас в городе вместе с Родаком. Они ремонтируют на Багне лавку торговца гвоздями и шурупами. Стах заберется под прилавок и проспит до обеда. А старый добрый «товарищ Петр» сделает за него работу. Он посмотрит поверх очков озабоченным взглядом, дружески улыбнется и скажет:

«Можешь не объяснять, Стах. Знаю. Спи, сынок. Как увижу, что идет «третий» или мастер, позову. Я сейчас буду подгонку делать, а сбивать и свинчивать уж после обеда». Так скажет он и ни за что не станет громко стучать молотком.

Фабрики и учреждения начнут работать еще не скоро. А сейчас улочки безлюдны, только куры расхаживают по дворам да большой петух кукарекает на крыше сарая. Вдруг Стах останавливается и прячется за угол дома, бросает беглый взгляд на соседний забор: не слишком ли высоко, и снова глядит вдаль. Приближающийся мужчина явно не похож на немца. На спине у него мешок. Спекулянт. Вот он подошел еще ближе, и Стах узнал его: «Костек!» Он был весь в глине и едва волочил ноги, сгибаясь под своей ношей. Голова у него была опущена, и он каждую минуту сплевывал, стараясь наступить на свой плевок, и был совершенно поглощен этим занятием.

— Костек!

— Привет, мастер! Ты откуда в такую рань? Бабу завел, а? Идем со мной, вдвоем веселее.

— Спекулируешь, Костек?

— Ага, спекулирую. Вот головы несу.

От мешка шел сладковатый запах. На мешковине проступили круглые мокрые пятна.

— Требуха?

— Требуха, говоришь? — Костек громко расхохотался. — Нет, браток, головы, головы что надо.