После отхода последнего поезда наши, с Горушки, по обычаю нажираются. В эту ночь я присоединился к ним. Наутро меня в моем "пенале" подняли с койки менты. Мне вменялось соучастие в преступлении. Якобы мы по предварительному сговору избили и ограбили мужика. Конечно, я ни черта не помню. Хватанул с ходу два стакана портвейну - все у меня поплыло. Потерпевший меня не опознал. Сказал только: "Темно было. Может, он, а, может, и нет..." Но я ж уже "меченый". И впаяли мне четыре года общего режима - за разбой в составе орггруппы. Рецидивист, однако... Хотя, судья пожалел, учитывая положительные характеристики из колонии для малолеток и с места работы, от начальника Сельхозтехники.
На зоне, в поселке Поназырево, было тоскливо. Работы не давали (производства стояли, начальство сетовало на отсутствие заказов), и опять много времени удавалось посвящать общению с книгами. Там, в Поназыреве, открыл я для себя Ахто Леви, Варлама Шаламова, Виктора Астафьева. Стал чувствовать Достоевского, и за многословием Федора Михайловича учился нащупывать сам нерв человеческой жизни.
Еще один положительный опыт приобрел. Весною, осенью нас, зеков (из тех, кто покрепче и без склонностей), посылали трудиться подсобниками в подшефные колхозы, участвовать в битвах за урожай. Приметил меня один председатель, дядей Ваней его все звали. Никто не мог починить зерносушилку, а я взялся - и починил. Золотые дни - это деревенское житье! Ну, а харчи - чисто на убой. Мне дядя Ваня предлагал по освобождении к нему идти, сулил и "гарну кралю" (он хохол), и жилье. Но, выйдя на волю (снова по УДО) я пошел своим путем. Дело вот, в чем. В тогдашние свои 23 я ни разу не видел большого города. Так получалось, что города я проскакивал, сидючи взаперти в спецвагонах. На зоне, в Поназыреве, крутились у нас людишки, окучивали тех, у кого срок заканчивается, на предмет выгодной шабашки. Вот и я клюнул. Некий Артем набирал бригаду, строить в Подмосковье дачи для богатеньких москвичей. Ну, вот, и попал я. Под Можайск.
Возводили коттеджик какому-то то ли банкиру, то ли следаку, то ли бандюку. По крайней мере, пальцы веером расставлять тот умел. Основательно строили, сколачивали опалубку, ставили арматуру, заливали бетон. Тот, который Артем, быстро пропал, месте с нашими справками об освобождении. Сказал, уехал формальности с регистрацией утрясать. А рулил нами бригадир Серега, нормальный деревенский курский мужик. После дяди Вани я вообще деревенских уважать стал. Серега и сам пахал как папа Карло, но и нам, уркаганам расслабиться не давал.
Нормально работали, с умеренным огоньком. Но рвался я все столицу нашей родины поглядеть. А Серега отваживал: "Куда ты, паря, лыжи-то навострил, на первом же углу ментяры повяжут! Что ты без ксивы? Червяк..." Не то, что бы я обиделся - на обиженных всякое там возят - но стало несколько не по себе. Тварь я дрожащая, или... В общем, пошел я на станцию Шаликово, сел в электричку и рванул в Первопрестольную. Еду, еду.. контроллеры ходят, но до меня не доёживаются (неужто рожу такую отрастил?..). Леса за окнами все меньше, строений больше, дома большие показались. Уже и представляю себя на Красной площади, у мавзолея дедушки Ленина. Может, и на труп вождя мирового пролетариата удастся глянуть... Рядом Большой театр, Детский мир, Лубянка... это на зоне знающие люди всю эту географию рассказывали. Ну, совсем уж громадины за окном. Спрашиваю попутчиков: "Москва?" "Не, - говорят, - пригород". Ну, ладно. Прошло еще с полчаса. А дома еще выше - их ряды все тянутся, тянутся... Опять вопрошаю: "Москва, что ль?" Дедок один разъясняет: "Только самое начало Москвы-то. До центру еще ой, как пилить!" Ладно. Сижу, наблюдаю в окно город. Серый такой, невзрачный, заборы похабщиной расписаны. Сам стараюсь от мата воздерживаться, чужую брань с трудом терплю, так что не по себе мне стало. И это столица? Да еще злословия на заборах по отношению к власти. Сам-то я по казенным домам ковался, не привык к эдакой свободе самовыражения. За один только мат при начальстве пять суток ШИЗО. В размышлениях о противоречивости воли я счет времени потерял. Встрепенулся: вагон пустой. Машинист объявляет: "Конечная, просьба освободить вагоны".
Выхожу. Пустынный перрон, дождь, как назло. Читаю название станции: "Щербинка". Выхожу на площадь при вокзале, там бабулька носками вязанными торгует. Спрашиваю, конечно, что за Щербинка такая и почему не Москва. Бабушка добрая попалась, объясняет: На конечной, Белорусском вокзале, поезда Смоленского направления не в тупик заходят, а дальше идут, по другим направлениям. Промахнулся я мимо города-героя Москвы, на Тульское направление попал. Ладно. Бывает. Разузнал я, что электричка обратно через час, пошел послоняться.
И тут, аккурат, откуда ни возьмись, появились они. Менты. "А, предъявите-ка, гражданин, ваши документы..." Обучен я жизнью простой истине: с сильным не дерись, с богатым не судись. С ними, властьимущими как с дикими зверьми надо: не возражать, резких движений не делать, в глаза не смотреть. Я нарушил все три завета, то есть, полез в бутыль: "А по какому, собственно, праву..." И в глаза одному гляжу - пристально и насмешливо. Короче, свинтили меня и в обезьянник. Право вспомнил... забыл я, дурень, в какой стране живу. В ЭТОЙ.
Поймал себя сейчас на мысли: пишу как оправдываюсь в чем-то. А я ведь сейчас не на суде. Хотя... Тут с какого боку посмотреть, ведь я еще не все рассказал-то. Через три дня появился в изоляторе Артем, тот пацанчик, что в Поназыреве нас вербовал. Выручил он меня, бедолагу. Подтвердил, что я есть я и все такое. Но вот, какая редька: отвез он меня на станцию "Столбовая", высадил, выдал мою ксиву об освобождении и официально сообщил: "Парень ты, может, и хороший, но наша фирма не уважает вольных путешественников..." Остался я на перроне, один, без денег и вещей.
По идее, мне надо было вернуться домой, в Данилов, в барак на Горушку. Но, коли меня назвали "груздем", то бишь, вольным путешественником, - почему бы не изведать свободы уж с лихвой?
В белокаменную уже больше не тянуло, видно, неплохо меня фараоны привили супротив вируса мегаполиса. Похоже, спонтанные, немотивированные поступки - мой фирменный
