Если Илья до сих пор был для Вильмы таинственным незнакомцем, полным загадок, то теперь она начала физически ощущать вес груза, что лежал на его сердце. Она знала, что он знал, кого стоит винить во всех этих злоключениях. Изначальная вина лежала на том, кто бросил эти шестьдесят семь человек посреди дальнего космоса. Это была не компания-владелец станции, и даже не компания, ответственная за эвакуацию персонала. Настоящим виновником был тот, кто стоял выше их всех.
Объединенное Созвездие.
Вот почему Илья так не любил действующее правительство. Объединенное Созвездие всегда было одержимо идеей глобального контроля. Не того глобального контроля, при котором человек не способен найти уборную без камер наблюдения, а того, при котором правительство предпочитает держать на поводке каждую планету и каждую крупную организацию, способную вызвать хоть малейшую рябь на зеркальной глади политической стабильности. Во всех остальных случаях такое государство давно бы развалилось на множество государств поменьше, подобно тому, как неукрепленные крупногабаритные грузы на буксире могли рассыпаться под собственным весом. У Вильмы не хватило фантазии придумать причины, которые могли сподвигнуть кого-то бросить в дальнем космосе шестьдесят семь человек и одну дорогостоящую станцию, но такие крупные жертвы просто не могли обойтись без ведома государственных структур.
Кому от этого будет выгода?
Никому. Закон, ставящий одну человеческую жизнь превыше миллиарда тонн любого груза, был написан исключительно по политическим соображениям. Люди должны были помнить, что они не муравьи в гигантском муравейнике, и что их не бросят на произвол судьбы по соображениям хладнокровного прагматизма. Люди должны были верить, что о них позаботятся, а в любой политике вера — это ценнейший ресурс. Вера Ильи серьезно пошатнулась, и Вильма начала его понимать как никогда раньше.
Что именно произошло, и почему станцию бросили, они, скорее всего, никогда не узнают. С какой стороны на это ни посмотри, это было позорным пятном на репутации всех причастных организаций. Как обычно, все кончится публичными извинениями и какой-нибудь красивой историей о бюрократическом сбое, но выпускать на свободу правду никто не захочет. Правда бывает очень опасной.
Когда Илья закончил свой рассказ, Ленар заключил:
— Я не верю в проклятья.
— Я ничего не говорил про проклятья.
— Но с ваших слов выходит, что станция «Магомет» проклята, потому что с тех пор, как вы ее нашли, вас преследует просто какая-то сверхъестественная и не поддающаяся научному объяснению череда неудач.
— Я тоже не верю в проклятья, — утвердил Илья. — Просто в дальнем космосе может всякое случится.
— Когда я была на станции в первый раз, — наконец-то решилась Вильма поучаствовать в разговоре, и почувствовала кожей две пары обращенных к ней глаз и ушей, — я увидела заваренную дверь, ведущую на один из хозяйственных складов. Это там была пробоина?
— Нет, — качнул он головой. — Совсем нет. На это складе хранятся вещи, не предназначенные для посторонних глаз.
— Хранятся? — переспросила Вильма. — Я бы сказала, что они там покоятся. Дверь заварена наглухо.
— Поверьте, вы не хотите знать, что там находится.
— С некоторых пор у меня серьезные проблемы с тем, чтобы верить вам. — Стул под Ленаром издал короткий металлический вскрик, скользнув ножками по палубе. — С радостью бы вскрыл эту дверь и проверил, что за грязное белье вы так тщательно охраняете, да вот не могу придумать разумного повода. Может, там контрабанда или шкафы со скелетами, мне уже все равно. Как только прибудем в космопорт, уполномоченные люди вскроют этот склад и сами решат, что добавится к списку совершенных вами преступлений.
— Я не преступник!
— Вы совершили преступную халатность! — кулак Ленара столкнулся со столешницей, и Вильма слегка подпрыгнула на стуле. — Вы капитан, не так ли? На вашей совести благополучие вашего экипажа. Вы были в курсе их проблем со здоровьем. Вы все ложились в полном осознании, что больны цингой, и не обеспокоились повесить предупреждающие маркеры на ваши криостаты!
— У нас была лишь начальная стадия цинги, — отвечал Илья громко, но без крика, ковыряя пальцем столешницу, словно что-то иллюстрируя. — Это не считается за серьезную угрозу для здоровья. Я не мог знать, что организм Бьярне окажется настолько слабым. На лицо все признаки не моей халатности, а халатности медицинской комиссии, которая допустила его до этой работы!
— Он был вашим подчиненным. Нравится вам или нет, но его доверили под вашу ответственность, и все, что с ним произошло, будет на вашей совести, — напомнил Ленар. — Вы убили Бьярне и теперь трусливо бежите от ответственности.
— Ленар, — окликнула его Вильма. — Не надо.
Ее сердце пыталось вырваться из груди так, словно это ее обвиняли в убийстве, и это ее совесть не чиста. В каком-то смысле так оно и было. С каждым пророненным словом она все лучше понимала Илью, и все глубже заглядывала в его душу. То, что она там увидела, показалось ей до адской и мучительной боли знакомым.
— Что не надо?
— Всего этого не надо, — указала она руками куда-то в стороны. — Он совершил ошибку. Из-за нее погиб человек. Это плохо. Но… — внезапно потеряла она подходящие слова, — не надо всего этого.
— Ты что, защищаешь его?
— Нет, — вздохнула она, борясь с комом в горле. — Но он прав. Не нам его судить. Мы и сами не лучше. Мы тоже убили нашего товарища.
— Там было не так…
— Абсолютно. Тоже. Самое. — Вильма сердито чеканила слова, всем своим видом демонстрируя, что Ленар не имеет права с ней спорить. Боковым зрением она видела, как лицо Ильи обратилось к ней, обросшее росписью удивления, и старалась не пускать свой взгляд ему навстречу. Она
