— Археологическую находку! — облизнулся Эмиль от азарта, не переставая царапать металл. — Возможно, технологии шагнут настолько далеко вперед к тому моменту, что людям будут нужны подобные находки для составления четкого представления о том, как их далекие предки жили и работали. Получается, что этот корабль может стать капсулой времени, а значит мы должны оставить потомкам какое-то назидательное послание, чтобы они знали, что мы не были раздолбаями и регулярно задумывались о светлом будущем, которое оставим после себя.

— Да чем вы там таким заняты? — вмешалась Вильма, дежурившая в радиорубке. — Я думала, вы будете отнимать швартовы. Вам что, Ленар дал какие-то приказы, о которых я не в курсе.

— Ни в коем случае, — твердо возразил Радэк. — Это исключительно моя инициатива. Я решил заняться второстепенными делами, пока борта расходятся. Отнимать швартовы с промежутком всего в пару метров между бортами не очень удобно.

— Не задерживайтесь, — ответила Вильма с задержкой.

Эмиль закончил свое послание потомкам, когда Радэк подплыл к нему. Росчерк получился слегка неуклюжим, отчасти хулиганским, но вполне читаемым. Эмиль отстегнулся от скобы и отплыл к противоположной переборке, чтобы издалека насладиться плодами своего творчества. В свете двух фонарей потревоженный мусор бегал по стенкам коридора беспорядочными Броуновскими тенями, не позволяя рябящему глазу сосредоточиться на надписи, в которую складывались царапины, но Радэк все же прочитал:

— «Здесь был Эмиль»… Это твое глубокомысленное послание потомкам?

— Я хотел написать «Здесь жили и работали покорители космоса, которые рисковали жизнями ради участия в строительстве вашего будущего. Наши отвага и героизм держатся на вере, что будущее, в котором вы живете, окажется даже лучше того будущего, что живет в наших умах и сердцах. Мы делаем эту работу, чтобы ее не пришлось делать вам, и если у вас есть теплый дом, любящая вас семья и крепкое здоровье, просто помните, что мы, Эмиль Кравчик, Радэк Коваль, Ленар…»

— Все, ладно, я понял, — оттолкнулся Радэк от переборки. — Ты попытался сэкономить нам время.

Эмиль был в хорошем смысле легкомысленным человеком. Если что-то портило ему настроение, это физически не могло продолжаться долго. Стоило лишь у него на глазах умереть человеку, как уже через несколько часов Эмиль возвращается в реальный мир в полной боеготовности. Стоило напарнику взорваться у него на глазах, как уже через несколько часов Эмиль забудет об этом. Он не мог долго зацикливаться на таких вещах. Мысли влетали в его голову с той же легкостью, что и вылетали, словно птицы в скворечнике, а задерживались там только те из них, которые сам Эмиль сочтет нужными. Когда любой другой на его месте донимал бы Радэка вопросами о самочувствии через каждые десять метров, Эмиль лишь следовал за ним в полной уверенности, что Радэку виднее. Он смиренно смотрел, как запасной скафандр Радэка неуклюже передвигается зигзагами по коридору, и даже не допускал до себя мысли, что он сам мог бы двигаться вдвое быстрее, затрачивая при этом вдвое меньше усилий, а лишь плыл следом, успешно повторяя ритм. Это было подобно танцу, и в каждом танце можно было оступиться. Кусочек металла, угодивший под перчатку, заставил руку Радэка неуклюже скользнуть по переборке, и его скафандр закрутился в пируэте, рассылая проклятья в эфир. Эмиль поймал его спустя три оборота и помог ему вновь поймать за хвост ускользающее чувство ориентации. Среди коллег было широко распространено мнение, что у Эмиля природный талант к работе в невесомости. Эмиль при всем своем слегка напыщенном самомнении скромно возражал, уверяя, что на самом деле это не он талантлив, а люди вокруг него от природы неуклюжи. При этом он тактично умалчивал, что проходя обучение в академии он был единственным человеком, который ни разу не побежал в уборную после катания на центрифуге.

Они летели по коридорам не долго. Эмиль насчитал около сорока метров, после которых Радэк открыл дверь в помещение и втащил себя внутрь. Эмиль залетел за ним следом. Его взгляд встретили голые переборки и пустующие стеллажи, от которых прямо сквозь скафандр веяло холодом, смертью и одиночеством. Теперь он вдвойне не понимал, что они здесь ищут, и решился спросить:

— Ну, и что же мы здесь ищем?

— Примерно это и ищем, — выбросил он руку куда-то в сторону пустых полок.

Полированная до зеркального блеска нержавейка позволила свету несколько раз отрикошетить от стеллажей, рассыпаться на мелкие кусочки и озарить собой почти все помещение. Видно было плохо, Строгие прямоугольные контуры выглядывали из теней полутонами, подчеркивая всю скучность и однообразность интерьера. Объемы пустоты казались противоестественными, и вселяли дискомфорт вместо закономерного чувства простора. Эмиль не сразу придал этому значению. Лишь после того, как Радэк спросил:

— Кто-нибудь что-то выносил с продуктового склада?

— Я точно нет.

— Вильма?

— Какого черта вы забыли на продуктовом складе? — ответила Вильма.

— Хотел узнать, есть ли тут провизия, которую можно спасти, — почти не соврал Радэк.

— Тебя что, на собственном корабле плохо кормят?

— Мне теперь тоже стало интересно, — вступился Эмиль за своего коллегу. — Кто-нибудь выносил что-то с продуктового склада?

— Насколько я знаю, нет. Это бессмысленно. В момент взрыва реактора аварийная механика выбрасывают за борт весь хладагент и большую часть запасов воды ради охлаждения корабля. Значит, условия хранения пищи были нарушены еще полвека назад, и она испортилась прежде чем повторно замерзнуть.

— Ммм… — промычал Эмиль, путаясь в догадках. — Тогда у меня хорошие новости. Тут ничего не испортилось.

Выражение «чувствовать себя не в своей тарелке» очень точно отражало настроение Ирмы Волчек, которая слонялась по дрейфующему кораблю и ждала, когда его, наконец-то, можно будет сдвигать с места. Многим хотелось поскорее отчалить, но ей, несомненно, хотелось больше всех, и в сильнее всех это желание в ней вскармливал Ленар. Относительность времени зависит не только от скорости и гравитации, но так же и от того, есть ли у человека занятие. У Ирмы занятия не было, и кукушка в ее внутренних часах без конца повторяла, что этот рейс непростительно затянулся. Обычно дальнобойщикам некуда было спешить, но этот исключительный случай заставлял их торопиться. Этот случай был вдвойне исключительным, потому что они торопились не прибыть в определенное место, а отбыть из данного конкретного места как можно скорее. Все молча жаждали, когда этот рейс поскорее закончится, и отбытие стало бы для символическим «началом конца».

Для Ирмы «начало конца» началось еще до настоящего «начала конца», что могло быть трактовано как «начало начала конца». Так она сказала Петре прямо перед тем, как он выиграл у нее очередную партию в карты и упрекнул ее в том, что она не достаточно собрана. С этим напутствием она отправилась выполнять свои прямые обязанности.

Наконец-то.

Мысли о том, что ее собственный капитан ей не доверяет, очень плохо способствовали рабочему настроению и «собранности». Она прокручивала его слова в своей голове снова и снова, не