Вильма мысленно ударила себя по языку. Она не хотела обсуждать Петре, но молчать или врать было уже поздно — она сама загнала себя в ловушку искреннего дружеского разговора, в котором что-то умалчивать стало бы проигрышным ходом.
— Бредовые теории, — уточнила Вильма. — Он и меня пытался в чем-то убедить, но, кажется, после вашего с Акселем боя потерял к этому интерес.
— И? — оттопырил Радэк уши. — Продолжай. Мне очень интересно.
Он редко смотрел на Вильму таким внимательным и почти голодным взглядом. От этих широких зрачков, готовых целиком проглотить ее лицо, ей стало некомфортно сидеть на стуле, а потолочные светильники словно прибавили в яркости.
— Тебе не кажется, — решилась она на попытку увильнуть от разговора, — что обсуждать вот так людей за их спинами вообще-то не очень прилично?
— Расскажи, пожалуйста, — вежливо попросил Радэк, но с тем же успехом мог просто прижать к ее обнаженной нежной шее электрошокер, — все, что знаешь.
18. На моих условиях
Когда человек долго вглядывается в темный коридор, ему начинает казаться, что во тьме скрывается что-то страшное. Почему именно страшное? Потому что человеку свойственно бояться неизвестности — привет от древнего инстинкта выживания, заставляющего опасаться всего незнакомого или неподдающегося контролю. Радэк был тем самым коридором, в котором скрывалось темное прошлое и мрачные секреты. Он был не самым компанейским человеком, и на вопрос «Как поживаешь?» предпочитал отвечать «Нормально», вместо того, чтобы расписывать те события из своей жизни, которые он сочтет интересными. Так он видел себя со стороны, и понимал, почему близкие ему люди часто пытаются залезть ему в душу и пролить свет на сокрытое.
Самая страшная тайна, скрывающаяся за плечами Радэка, состояла в том, что скрывать ему нечего, а его наистрашнейший грех состоял в том, что он был скучным человеком, видящим свое прошлое в серых тонах и с равнодушием относящийся к своей прошлой жизни. Он родился, вырос, пошел в школу, лишился аппендикса, решил стать космическим дальнобойщиком, покинул родной мир и с тех пор ни по чему не скучал, и когда он описывал свою жизнь в двух словах, его слушатели кивали и молча ему не верили. Парадокс состоял в том, что чем ближе его узнавали люди, тем сильнее им казалось, что они плохо его знают. Разумеется, Радэк рассказывал о себе не все, оставляя при себе те вещи, которыми с другими делиться просто не принято, и тем сильнее вокруг него расцветал ореол мнимой загадочности.
Его устраивала жизнь человека, шагнувшего в космос с легкой ноги, не отягощенной никаким эмоциональным багажом. Возможно, лишь благодаря этой внутренней пустоте он смог отдавать себя работе и заработать репутацию ответственного человека, но около двадцати лет назад, когда они с Вильмой были немного моложе и гораздо тупее, его душевное равновесие отправилось туда же, куда для них на какое-то время отправился кодекс поведения. В тот день он приобрел свой первый по-настоящему увесистый эмоциональный багаж, полный стыда, сожаления и самоукора. Первое время он винил во всем Вильму и ее легкомысленность. Чуть позже на скамью подсудимых подсела его собственная самоуверенность. Долго время его грызло чувство, что он не работает с Вильмой, а скорее заперт с ней в одной клетке, ключи от которой он сам же и выбросил за борт, и тогда он наконец-то понял, что значит быть человеком, которым всего его считают. Оказалось, нет ничего хорошего в том, чтобы оправдывать несправедливые ожидания людей, сидящих по ту сторону столешницы.
Они с Вильмой пообещали друг другу остаться друзьями и с тех пор никогда не обсуждали произошедшее, поэтому Радэк не знал, чувствует ли она что-то подобное, и не хотел спрашивать. Шло время, старые раны затягивались, и с тех пор лишь одно чувство к Вильме у Радэка осталось хрупким шрамом на душе — недоверие. При виде ее он часто ожидал от нее какого-то подвоха, и это чувство настолько укоренилось в их отношениях, что он даже перестал это замечать. Когда Ленар объявил, что Вильма готовится стать капитаном, к недоверию примкнуло ожидание. Радэк начал ждать от нее каких-то шагов, поступков или чего-то еще, что вернет утраченное доверие. Он не считал Вильму врагом, но верил, что если снова даст слабину и позволит прошлому вмешиваться в их отношения, для него это будет подобно позорному бегству с поля боя.
Но Вильма несла ему лишь разочарование.
«Иногда есть кто-то, кто рассчитывает, что ты возьмешь всю ответственность на себя из благородных побуждений» — высказалась она о смерти Бьярне, и Радэка эти слова ужасно пугали. Если все решили просто дождаться патологоанатомической экспертизы, то Вильма решила сделать вид, что ее это не касается, и именно в тот момент она снова начала выводить его из себя. И снова он был вынужден держать все в себе.
Пока он отдыхал от космических вылазок, у него нашлось время и силы, чтобы подумать, и он стал думать непростительно много. Он уже перестал понимать, на ком зациклился сильнее, на Вильме или на Бьярне, но решил, что от мертвеца меньше хлопот, и ухватился зубами за ниточку, которая вела к чему-то, что обещало быть отдаленно похожим на разгадку. Это был Петре — еще один человек, которому Радэк не питал особого доверия. Дело было не в том, что Петре сделал что-то плохое, а, как обычно, в самом Радэке, который не понимал, чем обычный корреспондент сможет ему помочь.
Он перешагнул порог комнаты отдыха, не имея четкого представления, чего хочет добиться, и увидел на спальной полке тень, которая недавно была жизнерадостным человеком, стремящимся со всеми познакомиться и внимательно выслушать. Петре не лежал — он растекся по своему спальному месту, отдавшись во власть искусственного притяжения, и лишь мышцы рук прилагали ленивые усилия, упирая устройство чтения в его потускневший взгляд. Пассажир — это очень скучная работа, и она становится скучной втройне, если рядом нет попутчиков, готовых скоротать время болтовней или карточной игрой. Его лицо ничего не выражало, и, пожалуй, это выражение очень точно передавало его душевное состояние. Он разочаровался в своей командировке. Возможно, жалел, что согласился на нее, и теперь ему оставалось лишь смиренно ждать, когда он вернется домой с плохими новостями и дурным настроением.
Что-то в его глазах вспыхнуло, когда Радэк зашел. Возможно, Петре хотел соскочить со своей полки, но вместо этого лишь резко присел, не выпуская НЭУЧ из рук, и слегка оттаявшим от сомнамбулии голосом произнес:
— Мне сказали, что вы взорвались. С вами все в порядке?
— Я жив, как видите, — присел Радэк на противоположную полку и пощупал швы у себя на лбу. — Беспокоиться не о чем.
Аксель и Густав трудились на станции «Магомет» и были последними людьми в этой части космоса, которые не знали о его позорной ошибке. Но как только
