Письма Лео становились короче и короче — возможно, ему не нравился вкус химического карандаша, потому что одно, написанное чернилами, было длиннее других и явно из барака YMCA. Я недоумевала, почему он не пользуется их чернилами все время. Я, как и прежде, писала в определенный день недели, но ответы стали приходить по-разному — Лео объяснил, что пишет в зависимости от того, насколько он занят. Письмо, пришедшее в начале февраля, заканчивалось припиской: «Кстати, теперь я ношу по две нашивки на рукавах, поэтому пиши на конвертах — капралу Ворминстеру».
В следующий визит леди Бартон я рассказала ей об этом, и она одобрительно улыбнулась:
— Итак, кровь Ворминстеров дает себя знать — даже в солдатах.
Спускаясь по лестнице на пути домой, она кивала на портреты генералов и называла битвы, в которых те сражались.
— Войн, Бленхейм, Квебек, Саратога, Ватерлоо, — леди Бартон подошла к последнему грозному портрету: «Артур, шестой граф Ворминстерский». — Он был в Афганистане, один из немногих уцелевших, а затем ходил в Крым. Там он подхватил тиф, поэтому не возвращался сюда до 55-го года, но высадился на берег с намерением всыпать им всем — британскому высшему командованию, а не русским — и всыпал, по общему мнению. Нелегкий был человек, рявкал на всех, а больше всего — на бедняжку Элизабет. Боюсь, что Леонидас пошел в него.
— Лео, не рявкает — если только не рассердится! — возмутилась я.
— Как ты предана ему, дорогая — прямо как Элизабет. — Когда мы спустились в холл, она сказала: — Какая ужасная зима! Бедный Джордж, как бы я желала, чтобы он не возвращался на фронт, — ее лицо внезапно стало старым и увядшим.
Я накрыла ладонью ее руку.
— Я уверена, что у сэра Джорджа все будет хорошо, леди Бартон. Он так давно служит в армии, — я на мгновение задохнулась от запаха фиалок, затем мы услышали стук мотора подъехавшей машины и звук открываемой мистером Тимсом наружной двери.
Леди Бартон обернулась ко мне.
— Кстати, этим утром я получила телеграмму от Фрэнсиса. Он напрашивается к нам на несколько дней, пока будет в отпуске, и, полагаю, заедет и сюда. Естественно, ему захочется посмотреть на девочку, — ее глаза зорко впились в мое лицо, затем она добавила: — Мы не можем иметь все, чего нам хочется, дорогая — в этом мире. Ты ведь не забудешь об этом? Ну, до свидания, а будешь писать Лео — передай мои наилучшие пожелания.
Но даже под испытующими взглядами генералов в красных мундирах я не могла скрыть свое волнение, когда бежала назад по лестнице. Просто увидеть его, просто узнать, что он невредим — этого будет достаточно.
Глава двадцать девятая
Фрэнк прибыл в Истон прямо перед вечерним чаем. Я сидела в своей гостиной с Розой, когда он вошел, розовощекий от холода и движения.
— Слава Богу, старина Джордж еще держит в конюшне одну-двух приличных лошадей, — усевшись на стул у камина, он протянул руки к огню. — Я скакал галопом всю дорогу сюда.
Я смотрела на Фрэнка, а он не сводил глаз с пляшущего пламени. Его лицо стало суше, нежность молодости уступила силе возмужания — навсегда исчез смеющийся юноша, бегавший со мною в парке. Меня забила дрожь, я спросила наудачу:
— Ты все еще общаешься с французами?
Фрэнк повернул лицо ко мне, и я увидела тонкие морщинки вокруг его голубых глаз.
— Неофициально. Теперь я снова на линии фронта, со старым батальоном. Правда, старого батальона больше нет, а с ним и многих хороших парней, — тут он заметил, что я дрожу. — Не смотри на меня так, Эми. Кому повезло, тому повезло, — он откинулся на стуле и протянул к огню свои глянцевые кожаные ботинки, огненные блики заиграли на кончиках стальных шпор. — А где Флора?
— Она скоро спустится к чаю. Послать за ней сейчас?
— Пожалуйста, Эми.
Весь чай Фрэнк любовался дочерью, а она буквально прилипла к нему. Роза спала рядом со мной на диване, а я сидела тихо, глядя на эти две белокурые головы, бывшие так близко друг от друга. Но как только поднос с чаем убрали, Фрэнк настоял:
— А теперь вам пора в детскую, юная леди.
Я позвонила, и Элен увела протестующую Флору. Едва за ними закрылась дверь, Фрэнк внезапно сказал:
— Я видел Аннабел по пути в Англию. Она была в бесформенной синей спецовке, ее великолепные волосы были запиханы под какой-то тюрбан, а прелестные руки покрыты отвратительной смазкой. Она копалась в моторе своей санитарной машины. Мы постояли и культурно поговорили о маховиках и свечах зажигания — не имею ни малейшего понятия, что это такое, я не инженер. Мы даже выпили вместе по чашке кофе в одном из богомерзких булонских кафе — когда Аннабел вытерла с себя смазку. Она погубила свои руки, просто погубила! — Фрэнк повысил голос, в котором слышался гнев. — Аннабел сказала мне, что пребывание во Франции заставило ее изменить взгляды. Она поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на бесполезные сожаления, и поэтому решила простить меня.
— Я рада... очень рада, — прошептала я.
— Нет, Эми, ты не поняла. Ее прощение означает, что теперь она хочет предоставить мне свободу. Она уже переговорила со своим юристом о возбуждении бракоразводного процесса. Я, конечно, не могу отрицать супружескую неверность, но в своем заявлении она указала также и на жестокое обращение.
— Ты никогда не обращался с ней жестоко! — воскликнула я.
— Но так получилось, Эми, по иронии судьбы. Перенос венерической болезни от одного супруга к другому входит в юридическое определение жестокого обращения. И юристы правы — это самая большая жестокость, которую я мог причинить Аннабел. Мне нельзя это отрицать — и я не могу отрицать этого. — Фрэнк замолчал на мгновение. — Аннабел держалась вполне доброжелательно, сказала, что напишет мне, если меня не будет поблизости. Она даже повидалась со стариком — бог знает, как она это сумела, но сейчас, кажется, она сумеет все, что угодно. Она хотела получить его согласие на наш развод, чтобы, когда я женюсь снова, мой сын унаследовал титул и поместье Ворминстер. Он сказал ей, что его это не волнует, потому что он обещал маман, что признает меня наследником, и никогда не откажется от своего слова. А что касается Истона, то имение досталось ему от матери и он
