Сказывая все это, Добрыня держал руку матери в своих. Говорил и о том, что если уверенность есть у человека, то и сила будет, какую никакими чарами не развеять. Убеждал, что ни ему, ни его матери не нужна подневольная связь с таким, как Кощей. А если не захочет она помочь Добрыне, то он сам решится пойти на его зов.
При последних словах Малфрида слабо ахнула, стала переубеждать и стращать, но Добрыня лишь отмахнулся. Теперь, когда он все понял, даже ей не под силу его остановить или попытаться скрыть от Кощея. А вот как встретятся они – тогда и поглядим, кто кого. Он, Добрыня, не так-то прост. Ведь с помощника на конюшне начинал, а смог возвыситься и по всей Руси волю свою проявить. Может, сумеет и самого Кощея на место поставить. И тогда родимая убедится, что не такая уж он былинка, чтобы быть снесенным потоком, и что в реальный мир ему не страшно явиться.
Да, говорить Добрыня умел. Недаром люди за ним шли и верили ему. Уж на что Владимир стал норовист, вокняжившись, но и тот Добрыню почитал и советовался с ним. Одно тяжело Добрыне – чувствовать слабину там, где мать помочь не желает. А слабина его в том, что он свободным себя не чувствует и заснуть без креста страшится. Сама ведь уже поняла, что уязвим Добрыня перед тем, кому сама же некогда сына пообещала. А теперь… Ну помоги же! А он за это, как и обещал, ее саму от власти чародея темного освободит.
Умолк Добрыня, только когда увидел возвращавшегося Саву. Отошел от Малфриды, а она так и осталась сидеть, словно зачарованная его речами. Даже приблизившегося Саву не сразу заметила. Только когда тот руку ей на плечо положил, вздрогнула, как будто очнувшись.
– Малфрида, где Забава наша? – спросил.
– Где? – как-то сонно повторила она. – В далекой северной земле, в темных владениях Кощея.
Сава отшатнулся. Смотрел то на нее, то на Добрыню.
– Шутишь так, что ли?
– Какое тут шутишь, – развел руками Добрыня. Снял повязку с головы, осторожно потрогал затылок. Шишка уже сошла, через пару дней он в полной силе будет. Вот тогда…
– Ну как, Малфрида, возьмем Саву с собой или нет? – спросил. – Он-то, конечно, парень не шибко разумный, но мне помощник в таком деле может пригодиться.
– Я еще ничего не решила! – вдруг оскалилась ведьма.
Добрыня улыбнулся.
– Это ты так думаешь. Но я знаю, сговоримся мы. Ты ведь всегда разумницей слыла. Потому сама поймешь, что сделать это надо.
Глава 9
Позже Малфрида гадала, как вышло, что неугомонный Добрыня сумел ее на такое дело уговорить. Однако в глубине души ее таилась гордая радость оттого, что у нее такой сын. Надо же, жил простым смертным, вон и до седых висков дожил, а рьян и упорен, как в молодости. Умен же, как в зрелые годы. А еще чародейка и впрямь загорелась надеждой, что такой витязь сможет освободить ее от страха – страха однажды полностью поддаться Бессмертному, уйти за Кромку, откуда уже нет возврата. Страх этот завладевал ею тем сильнее, чем чаще напоминал о себе Бессмертный. Он словно ждал и был уверен, что однажды она поддастся и сама пожелает уйти к нему. Ведь она все чаще переставала быть человеком, все легче превращалась в Ящера. Будучи чудищем, она хотела только рвать и убивать, становилась зверем. Но все же было в ней некое упорство, она сопротивлялась, даже смогла со временем управлять Ящером, подчинять его дикую силу себе как человеку. Ведь не разорвала же она Глобу, когда тот вышел против чудища, сдержала себя, пощадив раненого парня. Да и Добрыню не тронула прошлой ночью, когда увидела сына, будучи в тот момент Ящером. И все же мысль, что в теле чудища ей становится все привычнее и легче, пугала живую женщину Малфриду. Она не забыла еще, как когда-то в далекой чужой земле бывший волхв Никлот предупредил ее, что однажды она полностью подчинится своей темной сущности84. Однако противилась этому. Быть женщиной, красивой, любимой, желанной, ей хотелось куда больше, чем навсегда стать чудовищем, которое все ненавидят и боятся. Которое и она сама ненавидит и боится. Ибо понимает: стань она навсегда Ящером, и ей нигде не будет жизни, ее затянет Кромка.
Еще Малфриду напугало, что Добрыня решил отправиться к Кощею. Да, Добрыня привык поступать по-своему и, чего уж там говорить, многого сумел достигнуть. Что ему стоит однажды откликнуться на зов Темного властелина, дабы испытать свою удачу и попробовать настоять на своем? Но Малфрида не хотела потерять сына, какого только приобрела. Что ей тогда останется, если он погибнет? Существовать дальше среди духов да похотливо тешиться со случайными полюбовниками? Жить в вечном страхе навсегда стать чудищем? Нет, уж лучше и впрямь решиться да помочь сыну. И если выйдет у них… Может, тогда она сумеет вернуться к нормальной жизни, вновь станет по-настоящему переживать и радоваться, строить планы… а не только влачить жалкое безвременное существование, лишенное всякого интереса и трепета. Да и не настолько она плохая мать, чтобы позволить Добрыне оказаться беспомощным против сил Кощея.
Вот потому-то, обсудив все с чужим, но ставшим таким важным для нее сыном, Малфрида засадила его за дело, а сама… исчезла, как всегда.
Добрыню это не волновало. Главное, что матушка оказалась толковой и дала ему нешуточную надежду на победу. Хотя и напугала. Признаться в том, насколько он оторопел от всего рассказанного Малфридой, Добрыня мог только себе. Потому и сидел день, второй, третий, молчал да плел из пеньки и кожаных ремней сбрую для самого Ящера.
Сава молился. Добрыня ему не мешал: пусть разгонит нелюдей, чтобы не суетились, не мешали работать. Им лишь бы проказничать: то уже готовую веревку для сбруи запутают лешие, то погрызут острыми зубами в мякоть. Духам проказа, а человеку все дело насмарку. Но едва Сава начинал читать молитвы, как они все вмиг рассеивались. Добрыня попробовал так же, но без должного усердия, отвлекался, и нелюди лишь скалились неподалеку, однако не исчезали. А вот от слов Савы… Посадник даже завидовал непреклонной убежденности его веры. Не зря этого парня сам епископ рукоположил. Сава как будто лицом светлел, когда начинал читать молитву. Кажется, и дня не мог прожить, чтобы не обратиться к Всевышнему. И, похоже, не без ответа, учитывая, что нежить исчезала. Зато птицы стали вести себя как в обычном мире: кукушки куковали, соловьи выдавали свои последние к лету трели, иволга кричала, сороки стрекотали. Пару раз к озерцу
