Пустой, смотрящий сквозь него холодный взгляд звездных, прекрасных глаз… Этот взгляд его больше не трогал. Перед ним сейчас была совсем другая женщина. У этой холодной принцессы, которая сейчас стояла перед ним, не было, вообще, ничего общего с той юной барышней, которую он любил.
— Прости меня, — сказал он или только подумал, что сказал. Из горла вырвалось только слабое хрипение и что-то непонятное. — Я не успел совсем немного…
В ответ лишь равнодушный взгляд холодных, непроницаемых глаз… Исчезла она так же как и появилась, тихо и сразу.
Больше она не приходила. И спустя всего сутки бедный художник даже не мог уже вспомнить и этого её странного появления. Он, правда, и не вспоминал… Последнюю неделю стегать стали реже, и жизнь бедняге не казалась уже слишком адом, а в три дня его, вообще, не трогали ни разу и кормежку улучшили, стали приносить похлебку, в которой даже что-то плавало. Его больше не пытали и ни о чем больше не спрашивали. Узнику даже показалось, что про него совсем забыли. Тишина, освещенная факелом и полное философское спокойствие. Потом факел погас, и он полностью погрузился в темноту. Лишь крысиное шуршание под ногами и полное, ко всему происходящему безразличие. Париж с Елисейскими Полями, Петербург с Марсовым Полем и Москва со своей Красной Площадью его больше не интересовали, как впрочем, и все уже остальное…
Все когда ни будь заканчивается, закончился и этот темный «праздник». Тишину нарушил скрежет металла по металлу от вставляемого в замочную скважину ключа. Поворот вокруг своей оси и массивная, кованая дверь заскрипела на своих замысловатых петлях. Первый луч света за долгое время проник в камеру, больно резанув несчастного по глазам. Два дюжих гвардейца прошли внутрь и принялись за цепные замки. Через минуту художник был уже свободен и подталкиваемый солдатами выбирался по узкой, винтовой лестнице наверх. Еще одна дверь и вот он уже на улице. Чистая, свежая ночь и звездное небо, первый глоток свежего воздуха и слабая, спрятавшаяся в сбившейся бороде улыбка. Теперь и умирать не страшно, принцесса вытащила его из ада. Художник благодарно поднял голову к небу и тут же растянулся на грязной, выбитой дороге, получив в спину мощный тычок одного из гвардейцев. Поднимать же его они не стали, дождались, пока он сам поднимется, и двинулись дальше.
Дворец и маленькая церквушка с ангелом и крестом на крыше остались позади. Впереди завиднелось черное пятно пруда. Около самого водоема гвардейцы содрали с него его лохмотья и оставили стоять совсем голым, правда, недолго. Сразу же принявшись натягивать на него другую одежду, все совершенно новое. Новые панталоны, новые гольфы, сорочку, камзол, даже напудренный парик нахлобучили на грязную голову, все вещи были белого цвета. Самыми последними оказались сапоги — ботфорты, на два размера, правда, большие по размеру.
— Ну, вот и добренько, — усмехнулся один из гвардейцев, поправляя и одергивая прикид на чучеле. — Готов французишка, Ваше Высочество…
Художник обернулся и если бы мог, то увидел бы на фоне дворца стоящего позади себя графа, одетого в свой самый парадный мундир, только без орденов и без парика. Но он, к сожалению, видеть его не мог, глаза то были выжжены, мог только слышать. Это была третья и, похоже, что последняя их встреча. На Руси, вообще, любят троицу… Но в этот раз граф был не один. Рядом с ним восседала черная псина и угрожающе скалила свои клыки. У бедняги оборвалось сердце от страшной догадки на счет уготовленного ему конца. Звериный оскал не оставлял ему никакой надежды на лучшую участь. Но он ошибся, разрывать собаками здесь его никто не собирался. Граф задумал что-то другое… Прошло пять минут а старик так и не предпринял каких либо действий. Не собирался же он, в конце концов, отпускать его на все четыре стороны. Прошло еще пять минут…
— Я не виноват в смерти вашей дочери, — медленно, тщательно проговаривая каждое слово, прохрипел узник.
— Я знаю, — граф, кажется, только этого и ждал. — Она сама во всем виновата.
— Так чего же вы меня…держите, если знаете? — в его голосе появилась надежда.
— Я тебя не держу, сынок, — граф положил свою руку на черную морду волкодава. — Ты свободен.
— Правда?
— Конечно, слово дворянина.
— Так я…пошел? — художник все еще не верил в свое счастье. Его отпускают, он не виновен, он будет жить, кошмар закончился… Этого не может быть!
— Иди.
Человек сделал шаг в сторону и тут же наткнулся на бравую грудь гвардейца. Сделал шаг в другую, и…столкнулся с оскалившейся пастью псины, шагнул назад и, напоролся на острие графской шпаги.
— Что это значит, граф?
Вместо ответа тот лишь слега повел шпагой, и развернул по направлению движения, указывая ему единственно правильное… Слов не требовалось, художник и так все понял. Всего то надо было пройти метров двести по краю бездны.
— Похоже, что у меня нет выбора?
— Да, сынок, — граф покачал головой, — у тебя нет выбора. Иди, она тебя ждет…
Провалился он почти на том же самом месте, что и графиня, только за лед он не стал цепляться…Гвардейцы, правда, потом божились, что никуда он не проваливался, что как шел по тонкому льду, так и пошел, в ночи растворяясь и в вечности… Некоторые утверждали, что видели как к художнику на середине пруда присоединилась покойница графиня и взяла его за руку. Так вот, взявшись за руки, они и устремились в небо…
Все это, конечно, было сказкой. Ничего всего этого, конечно же, не было… Двух гвардейцев отправили потом на войну, откуда они так и не вернулись, а сам граф не промолвил про это ни слова. Видел ли он что или нет, никто не знает. Прожил он после этого не долго, но спокойно. Со службы уволился и из поместья больше не выезжал, часами, закутавшись в плед, просиживая на берегу и созерцая остановившимся взглядом его черную гладь. Поговаривали, что он в эти часы видел свою дочь и даже о чем-то с ней разговаривал. Слуги говорили, что после этого граф как-то сразу добрел, и в его бесчувственных глазах появлялось чуть-чуть былой теплоты.
Все это тоже было сказкой, ничего кроме воды граф в этой воде не видел, и никакой доброты в его уставших глазах больше никогда не появлялось. Принцесса после той ночи оставила его в покое и больше к нему уже не являлась, и он был очень благодарен ей за это. Он её простил и она его тоже… Теперь же он
