— Да…

— Дают Вам пять минут на сборы, Сергей Иванович…

— А потом?

— За «потом» они не отвечают…

— Так и сказали?

— Так точно.

— Ладно, не будем тратить зря время, — Сорокин вернул трубку телефона на место. — Будем собираться…

Художника, писавшего портрет молодой графини, поймали ровно через неделю после её похорон в маленьком городишке на западе империи, Слониме, кажется… Граф так и не вспомнил его точного названия, но ему это и не надо было. Главное, что убийцу его дочери поймали, еще немного бы и все… Птичка бы улетела и ищи её потом свищи по всяким Европам там и Америкам. Не улетела… Успели таки дверцу захлопнуть. Художника, остановившегося на ночлег в «Золотом клопе», взяли графские люди прямо из постели какой то дико визжавшей проститутки. Взяли совсем голым, в прямом и переносном смысле, бриллиантового колье обнаружено при нем не было, как и денег, впрочем, тоже. Обыск номера тоже ничего не дал… Колье не было, но и продать он его тоже не мог. И времени было мало, чтобы дельце обстряпать, и впечатления он не производил обеспеченного человека, так…рвань заморская. В карманах было только-только на дорогу. Добраться до Парижа и утопиться…

Ползающая в ногах офицера слезливая тварь, умоляющая о пощаде. Скулеж, черные растрепанные волосы, белые подштанники, красный камзол. Черное, белое и красное… Забившаяся в угол кровати перепуганная до смерти проститутка. Поджатые колени, натянутое до самого подбородка одеяло, застывший в глазах страх и догорающая лучина. Черная вода Щары, отражающиеся в ней звезды, удаляющийся топот конских копыт, силуэты… Может быть, еще…полонез Огинского и белокровие Маека, смерть Кохана и гибель братьев Комлевых… Может быть…но не сейчас, все это — много лет позже. Их еще нет, их уже нет… А сейчас…только удаляющиеся силуэты черных всадников с развивающимися черными плащами… Только топот конских копыт, долетевший до нашего времени и белоснежный костел в безвременье, уходящий своими острыми шпилями в ночное небо, в будущее, а основанием засевший где-то в далеком прошлом Костел, построенный, разрушенный и снова воздвигнутый. Сейчас…только его черные, падающие кресты, венчающие шпили и, гонимые ветром, разрываемые об их острые края редкие, рваные тучи. Сейчас…только вечные звезды! Потом…только его развалены, загаженное птицами и временем пространство, еще позже…двое, идущих между ровными рядами скамеек к алтарю мужчин и строгое величие католического убранства, ночь…

Художник французского двора, известная на Западе личность томился в графском подземелье, прикованный к сырой стене мощными цепями. Распятое подобие Христа, только тот умирал за идею и на солнце, а этот смерд вонючий, за убийство и под землей. Третий месяц на хлебе и воде… Высохшие кости и кожа, да бородатая морда с ввалившимися глазами и выбитыми зубами, вонь еще…от испражнений. И ни одной еще в голове мысли, только боль, боль и боль…

Два раза к нему приходил граф. Всего два раза за все время. Первый раз, когда его только сюда поместили, и вот, совсем недавно. Сколько между этими двумя событиями прошло времени, художник не знал. Для него время остановилось в кровати той куртизанки на задворках империи, из объятий которой, его вырвали и засунули сюда. В аду времени не существует, в аду время вечно… Только биение сердца вместо часиков и еще голоса, что-то нашептывающие…

Оба раза граф останавливался в тяжелых кованых дверях и в темницу не проходил. Тяжелый, усталый взгляд вельможи застывал на узнике, и дальше этого ничего не двигалось. Молчаливое созерцание и ни одного вопроса. Для этого человека все давно было ясно. Судьба художника была предрешена. Смерть в собственных испражнениях ему была обеспечена. Граф смотрел на это изможденное пытками, холодом и голодом тело, в котором ни осталось, вообще, ничего человеческого, даже на вид и был к нему совершенно равнодушен. Ни ненависти, ни злости…вообще, ничего. Перед графом на цепях висело пустое место…

Один раз, это уже было после второго графского посещения, к художнику явилась…графиня. Тоже платье, бархатно-бирюзовое, тоже лицо, может, чуть бледнее обычного и та же свежесть, что она с собой принесла с улицы. Свежий, морозный воздух на некоторое время заполнил мрачную обитель, принеся с собой не только холод, но и забытые воспоминания.

Графиня была так реальна, что даже он со всеми своими кошмарами и голосами, он не на секунду не усомнился в её существовании. Единственное, чего он никак не мог взять в свою разбитую голову, так это как она выжила? Он как сейчас видел, как она в ту проклятую ночь, перевернувшую, уничтожившую всю его жизнь, ступила на тонкую корку льда, покрывшую графский пруд. У неё под ногами разворачивалась черная бездна, а она, словно завороженная, уходила все дальше и дальше и будто этого всего не видела. Как он тогда просил её одуматься и не делать этого. Он кричал её, что лед тонкий, что он вот-вот может треснуть под её весом, он молил её, чтобы она вернулась, он плакал, он проклинал себя за трусость, что не находил в себе ни сил, ни смелости последовать за ней следом… Все было напрасно, графиня его не слышала. Боже мой, как он любил её, и как он ненавидел себя…

И что должно было случиться в эту проклятую Богом ночь, случилось: лед треснул… Первый осенний ледок не выдержал и графиня, еще только что скользившая по глади словно фея, в одно мгновение ушла под воду. Бедный, обезумевший от горя и страха, художник бросился ей на помощь. Сначала бежал, а потом, когда до проруби оставалось совсем мало времени, упал животом на лед и пополз…Слезы, причитания, плачь и жуткий, нечеловеческий страх. Он полз, а черная бездна протягивала к нему уже свои холодные руки…

Не успел, не успел совсем немного… Графиня утонула раньше, чем он смог до неё добраться. Слишком много на ней было одежды и очень мало у неё было уже шансов выбраться. Он еще успел коснуться своими пальцами её, и она скрылась из виду. Ни криков, ни стонов, только живые, не верящие в происходящее глаза, молящие о помощи. Только черное, застывшее в них небо… Очнулся художник только на берегу, весь мокрый и дрожащий от холода… Колье графини валялось рядом. Запаянные в платину мертвые души звезд очень красиво смотрелись на белом снеге.

И вот теперь она снова была с ним рядом, всё такая же красивая и обворожительная… Вот её холеная ручка коснулась его грязных волос и медленно прошлась по впалой щеке, потом рука коснулась ран на теле… Холод от её рук прошил высохшее тело, страх покрыл его мурашками, взгляд ледяных