Лормана все не было и не было, и она стала уже беспокоиться. Она даже не знала, сколько он времени уже отсутствовал, так как её хваленые золотые часики к глубокому её сожалению, давно уже стояли. Пружинка завода механизма давно уже выпрямилась. Лика подкрутила крошечную головку и поднесла ожившие часики к уху. Такой знакомый и такой печальный звук, кусочек потерянного мира…«Вот и славненько, — обрадовалась она такой мелочи. — Сейчас выставим новое время, например одну минуту седьмого и начнем новый отсчет. Все, что было до этого — не считается…Какое сегодня число? — Лика задумалась, пытаясь вспомнить, сколько времени она здесь уже пропадает и…не смогла этого сделать. Может быть день, а может быть и неделю? А может быть и месяц? Время… Здесь оно было условно. — Ну и черт с ним, с этим числом, — решила она. — Будем думать, что сегодня… Когда мы сюда попали? Шестнадцатого… Вот сегодня и будет у нас Шестнадцатое июля с большой буквы, ночь… Нет, день, — передумала сразу она. — Ночь надоела, будет день. День сурка! Шесть часов утра… Голливуд отдыхает, авторских прав не требуется! Все начинается сначала… Дубль первый, кадр последний, камера, мотор, свет. Миссис Стоун на выход… Снимаем сцену у костра. Ночь… Мы не забыли, что у нас день, но по фильму у нас ночь. Где-то там внизу плещется море, волны накатывают на скалистый берег, ласкают камни… Шум моря любишь? Ну и славненько… Входим в образ такой несчастненькой, разнесчастненькой…Вспомни свой шикарный домик с бассейном. Бассейн есть? Отлично… Большой бассейн то, наверное? Нет? Бассейна нет? А-а, он и не нужен, в нем вода дороже пива… А теперь представь, что твой домик, твою маленькую сказку разбомбили, деньги украли и про тебя все забыли, даже в кино не снимают. Ты осталась совсем одна, тебя все бросили, даже твой муж, и тебе сейчас очень и очень плохо, смех сквозь слезы… — Лика сама не заметила как на глаза накатили слезы и потекли по щекам. — И представлять не надо, — заревела вдруг она в голос, — Мне итак сейчас очень и очень плохо, и очень страшно…И без всякого вашего вшивого домика, а денег у меня и так никогда не было и теперь уже, наверное, никогда и не будет, как и мужа…»
Но слезами делу не поможешь, и девчонка постаралась взять себя в руки. Еще пару всхлипов и все в порядке. Можно жить дальше. Прошло уже несколько часов, как ушел Лорман, но до сих пор еще так и не вернулся. И за это время с ним могло случиться все, что угодно: он мог заблудиться, мог упасть в яму и сломать ногу, в конце концов, он мог просто провалиться в трещину или отправиться к ангелам. Вариантов уйма…При любом раскладе ей приходилось рассчитывать только на себя, и Лика, на свою голову, это хорошо понимала. Тем более, что она точно даже не знала, сколько он времени отсутствовал, может час, а может и день? Надо было выбираться самой или хотя бы попробовать начать это делать. Для начала она решила пробраться на радиальную ветку и еще раз там хорошенько полазить. Соваться одной в тоннель ей, если честно, совсем еще не хотелось. Все-таки она надеялась еще, что её друг объявиться и тогда уже… А пока может что-то из съестного найдется…
Лика присела на корточки и выгребла из костра черную обуглившуюся головешку, подошла к стене и большими корявыми буквами прямо под профилем танкиста написала: «Жди, скоро буду. Лика!!!» Сделала шаг назад и полюбовалась своим художеством. «Не Шагал, конечно, — улыбнулась она, — но понять можно. Слышь, танкист, — она подошла к портрету и пририсовала ему усы, — а тебе жена менуэт делала? Что это такое? Ну, да, конечно, какой там менуэт в перерывах между боями. Стремительный перепых, и на скорую руку, так наш танкист сокращает разлуку… Человечество бы освободить! Понимаю, не злись, инициатива наказуема! Из пушки бы бахнуть, да строем походить…»
Лика взяла один из сделанных Лорманом до этого факелов, как только додумался до этого, и сунула его в костер, получилось очень даже ничего… «Фонарик среднего века, — нашла она сразу ему определение. — Свет сквозь ужас… Брошенная москвичка мечтает познакомиться… Женатых и голодных прошу не беспокоиться, наличие консервов в карманах приветствуется!».
Дорога на станцию не заняла много времени и вот она уже была снова на том месте, где было много разбитых и искореженных вагонов. Здесь все осталось по старому, ничего не изменилось, только сейчас ей было чуть страшнее, чем тогда, когда она здесь была не одна, а так… Лика решила далеко не ходить, береженого Бог бережет, и направилась к первому же вагону, стоящему в самом начале станции, заглянула внутрь кабины машиниста, подсвечивая себе факелом и тут же испугано отпрянула. Машинист, как и положено по штатному расписанию, находился на своем рабочем месте, и даже в фуражке… Парень ждал зеленого света светофора, чтобы отправиться дальше. Легенький оскал оголенных зубчиков и пустые, черные впадинки вместо глаз… Она просунула факел в кабину и стала водить им из стороны в сторону, высматривая, чем же здесь можно было поживиться. Ничего интересного, только валяющийся на полу складной ножик да форменная куртка командира, повешенная на крючок позади кресла. Залазить в кабину было страшно, но и без трофея уходить не хотелось, тем более без куртки… Увидела теплую вещь и сразу же стало холодно, даже мурашки побежали по коже. Уходить без куртки теперь, когда она её нашла, и здесь так похолодало, было, вообще, по её мнению, полным сумасшествием. Лика вынырнула из открытого окна на перрон и попробовала открыть дверцу. Та, на удивление, открылась очень легко. Путь в святая святых был свободен. Немного смелости и…она уже внутри. Грязные окна, запылившиеся приборы, прибалдевший машинист…
— Привет, — поздоровалась она с засохнувшим хозяином. — Ты не волнуйся, я только куртку возьму и ножичек, и сразу же уйду.
Командир не ответил, он даже не посмотрел в её сторону. Бери, что хочешь, называется, и уматывай к чертовой матери… Лика не заставила себя уговаривать, сразу же натянула на себя куртку, хорошо, она висела совсем рядом, и потянулась за вожделенной железкой, валяющейся, как назло, возле самых ног высушенного трупа. Взгляд на машиниста, взгляд на ножик, взгляд на машиниста…
— Ты только сиди и не шевелись, — шептала она. — Я тебе ничего не сделаю, подумаешь, ножичек… А мне он
