Ветер — похоронил дождь,
Солнце — растопило снег,
Девчонка уходит в ночь,
Чтобы увидеть свет!
Утром — придет весна,
С рассветом — все страхи прочь,
Холодно — она одна,
Вокруг — ночь!
Ветер и холод — стон,
Скулы свело — давно,
Ноги б согрел капрон,
Если бы был, все равно…
Надо идти, ведь там,
Пару часов и вот…
Солнце опять к губам,
Нежно её прильнет!
Лорман перечел еще раз этот крик, эту выразившуюся в трех строчках надежду и вдруг отчетливо понял, что он её больше никогда не увидит и что она сюда никогда уж больше не вернется, даже под страхом смерти. Девчонка сделала свой выбор: всего то пару часов и вот, солнце опять к губам нежно её прильнет… Сама то она хоть в это верила? «Все правильно, — согласился Лорман, — лучше раз увидеть Париж и умереть, чем всю оставшуюся жизнь в метро париться с таким идиотом как я! Если бы все было так просто!» И такая его вдруг взяла от всего этого тоска, такая безысходность, что тошно стало. Нет, не оттого, что Лика доберется до этого самого Парижа, что, впрочем, было под большим вопросом, а оттого, что она, эта изнеженная красотка, этот ходячий комок нервов, эта заноза в его сердце просто так взяла и ушла из его жизни и причем, кажется, насовсем. Да и не только от этого, если честно… Тошно стало, вообще, от всего его здесь окружающего и происходящего: оттого, что она ушла, оттого, что она нацарапала на стене и оттого, что он сейчас здесь оказался совершенно один, оттого, что совершенно не знал, что ему делать дальше и оттого, что он и не хотел больше ничего делать дальше… И плевать ему было на все и на неё в том числе, а на неё так и, вообще, больше всех! Ну, ушла и ушла, баба с воза — коню легче, и черт с ней! Подумаешь… Пусть чешет себе куда хочет, хоть в Париж, хоть в Китай, хоть в ранчо к Бушу, ему то что, нужна она ему больно! Да нет, не Бушу, тому она точно не нужна, а Лорману, которому, впрочем, тоже! И вообще, вся эта жизнь ё…, кому она нужна только, сплошная тошниловка и блевотина, подкатившая к горлу и вот-вот готовая вырваться уже наружу! Кто её только выдумал такую прекрасную — распрекрасную, бело-серо-черную, полосатую с её сплошными засадами и обломами, с её… Лорман до боли в суставах сжал пальцы. «И чего дураки-люди только в ней находят, — устало подумал он, — вот я, например?» Шестьсот минут надежды, десять часов каторжного труда закончились одной убийственной минутой тошноты, вывернувшей его наизнанку. Всего то одна минута, зато какая… «Жди, скоро буду, Лика…» И что прикажите теперь делать ему, мадам? Ну, поблевал, а дальше то что?! Сидеть и ждать у моря погоды или отправляться на поиски в катакомбы, что делать то… и надо ли, вообще, что-то теперь делать? И зачем…
«Майн Гот…», — заскрипел он зубами, и такая его взяла безнадега только от одной этой мысли, такая навалилась невыносимая на него мука, такая безысходность, что выпущенной из автомата очереди, и даже той не получилось развеять её по стенам.
— Л-и-к-а-а, — орал он что было силы с вытаращенными в темноту обезумевшими глазами в унисон грохочущему автомату, — Л-и-к-а-а-а…Я не могу, я не хочу без тебя жить… Слышишь… Я же люблю тебя, дура, зачем ты ушла отсюда, Боже? Где же мне искать то теперь тебя? Что же я наделал, черт бы меня побрал, зачем же я тебя оставил… Боже мой, что же мне теперь делать то, как же мне теперь без тебя жить?!
Никто его не слышал, разве что только стены, да вылетающие из рвущегося ствола трассирующие пули, прошивающие черноту иголки с красными нитками, с визгом впивающиеся в них своими смертельными жалами и тут же рикошетившие дальше, уродуя и дальше все здесь и так давно уже изуродованное. Автомат гремел, Лорман орал, но все было напрасно, Лика его не слышала. Его, вообще, никто здесь не видел и не слышал, разве что…
АКС замолк так же внезапно, как и начал стрелять, изрыгнув из ствола последнюю пулю и выплюнув из патронника последнюю гильзу, оставив после стрельбы только запах гари, звон в ушах и дьявольскую пустоту кругом. Стало тихо-тихо, очень тихо… Стало пусто, тихо и темно… До этого пустота господствовала лишь вокруг, после этого же — она пробралась ему в душу…
Через четыре часа он проснулся. Не потому, что выспался, а потому, что солнце не дало. Его лучики, устав ползать по чумазому личику, вовсю теперь старались проникнуть ему под веки. Спящий на животе Лорман попытался спрятать лицо под руку, но было уже поздно, сон был нарушен. Полежав так еще немного, он стал потихоньку очухиваться. Как все же было здорово, кто бы знал, просыпаться в лучах солнца, а не под режущим глаз, как на днях, лучом фонарика! И черт с ним, с этим бардаком, что творился вокруг, главное, что он был жив, а все остальное… Что имеет, вообще, по сравнению с этим значение? Лорман улыбнулся и потянулся… Как все таки здесь было х о р о ш о, кто бы только знал!!!
Кроме него, вряд ли кто… А сейчас и он в этом уже сомневался. Лорман отсоединил пустой магазин и за ненадобностью бросил его себе под ноги, затем вставил новый и передернул затвор. Клац-клац, патрончик в патроннике, палец на спусковом крючке, оружие готово к работе. Стрелять вот только не в кого… Лорман еще раз осветил «стойбище», правда, уже без всякой надежды, затем зачем-то засунул в ранец подобранную книжицу со стихами и полосонул лучом по ржавым рельсам, теряющимся где то в глубине тоннеля. После чего луч прошелся еще по давно остановившемуся электронному табло,
