— Верно! Портить в самом деле не стоит, — согласился Митраков и приказал поставить танки дальше. — Старшина прав, надо готовиться к зиме, солку организовать, — сказал он мне, входя в хату

Яков Иванович, сидя за столом, спал, опираясь запрокинутой головой о стену, и сладко высвистывал во сне. Рядом стоял моряк, тоскливо посматривая то на поданные на стол миски с борщом, то на полковника.

— О, Яков Иванович изображает сводный флотский оркестр. Симфония! — пошутил Митраков и, подняв палец, предупредил «тсс, не разбудите…» А у вас что за выражение такое, точно вы ребус разгадываете? — насмешливо спросил он стоявшего у стола ординарца.

— Мысль в тупик зашла, товарищ комиссар, — бойко ответил тот и стал докладывать, что полковник велел, как только приедет комиссар, подать завтрак и чтобы на столе все кипело, как на плите, и что вот он все выставил на стол, потому что комиссар приехал, а полковник так сладко спит, что будить его жалко — он неделю глаз не смыкал, а ведь немолодой же.

— Пусть полчасика поспит. Приберите на плиту, — приказал Митраков.

— Отставить! — прогремел Яков Иванович, внезапно прервав храп. Он потер рукой затекшую шею и с укором сказал ординарцу:

— Службу плохо знаете! Нюни распускаете не по-флотски! Когда приказал, тогда и надо будить, — и, повернув голову к Митракову, засмеялся: — Тоже мне, няня!

Он пригласил нас к столу. В это время в хату вошел Костяхин.

— О, и Сеня здесь! — радостно воскликнул Яков Иванович, еще до войны хорошо знавший Костяхина. — Все танковое начальство слетелось к морякам! В чем дело?

Костяхин объяснил, что в штабе очень озабочены положением на участке полка и поэтому он приехал проверить, все ли танки дошли до места назначения.

Якову Ивановичу что-то тут явно не понравилось. Лицо его сразу стало каменным.

— Беспокоиться надо было раньше. Больных лечат, когда только заболеют, а мне присылают помощь, когда я уже сдал Ильичевку.

Ординарец зазвенел рюмками. Полковник, повернувшись в его сторону, кивнул на рюмки и спросил строго:

— Это кому?

— Гостям! — растерянно ответил ординарец.

— Убрать, — приказал Яков Иванович и, посмотрев на Митракова, добавил: — С воспитанием у него слабовато, чуть что, так и водку на стол… Другое дело после боя, тут для успокоения души рюмка необходима.

— Золотой закон! — сказал Костяхин.

Яков Иванович хитро подмигнул в нашу сторону.

— Это я между прочим, чтобы гости не обиделись.

После завтрака полковник поехал на свой НП и как сказал он, «морской пейзаж на суше». НП был уже на новом месте, восточнее Корсунцы, у развилки железных дорог, под насыпью дороги, идущей на Одессу. За веткой, отходящей вправо, к морю, — длинное, километра на два кукурузное поле. Ширина его около полкилометра. Оно тянется вдоль основной железной дороги, за ним — агротехнические посадки, а дальше — силосные башни совхоза Ильичевка. По окраинам совхоза — противник, а в посадках — батальон майора Жука. Между нашими окопами и вражескими нет и сотни метров, моряки гранатами отбиваются.

— А это — коммуникации, охраняются на всю длину, — сказал Осипов, показывая нам на длинное кукурузное поле. Он привез нас сюда явно только для того, чтобы показать это поле. Двухкилометровая полоса кукурузы — единственная связь с полуокруженным батальоном. Противник бьет по этой полосе заградительным огнем, атакует справа и слева, иногда группы автоматчиков прорываются в кукурузу, но их быстро вылавливают. И без объяснений Осипова видно, что обстановка крайне рискованная и что вернуть потерянный совхоз очень трудно.

Однако свои объяснения, направленные именно к этому, Яков Иванович неожиданно закончил уверением, что в штабе могут не сомневаться — противник будет выбит из совхоза.

— Передайте, чтоб не волновались за нас, — сказал он.

Костяхин решил, что Якова Ивановича обидело его заявление о том, что в штабе встревожены положением на участке полка. Наш комиссар заметно покраснел — это с ним нередко бывает — и сказал, что в штабе на полк Осипова надеются больше, чем на кого-либо. Яков Иванович рассмеялся и, хлопнув Костяхина по плечу, воскликнул:

— Пойми, Сеня, одного прошу — не отбирайте танки! А то что получается: своих моряков послал учиться на танкистов, лучших людей дал вам, а вы пришлете мне взвод на одну атаку и сейчас же назад забираете, хотя на танках мои экипажи… Сам видишь, что нельзя мне на таком широком фронте обороняться без подвижного резерва. Разве они бы взяли Ильичевку, если бы я вчера имел этот взвод! Будь другом, прошу — прикрепи его навечно к полку.

Костяхин покачал головой:

— Ничего не выйдет, Яков Иванович. Нельзя армии оставаться без резерва.

Осипов долго в задумчивости грыз свой мундштук, а потом заявил:

— Даю два трактора ЧТЗ-65, покройте их бронею и поставьте по пулемету. Хоть какие-нибудь да будут танки! Костяхин спросил у меня, что я думаю об этом предложении полковника. Я сказал, что такие танки будут иметь скорость пешехода и сомнительно, чтобы они могли принести пользу в бою.

— А эти вот, пожалуй, подойдут, — сказал Костяхин спустя несколько минут, когда позади нас зарокотали моторы «комсомольцев» — артиллерийских тягачей СТЗ-НАТИ.

— Но таких у меня ни одного нет! — вздохнул Осипов и вдруг, схватив меня за плечо, воскликнул: — Тьфу, ты, чорт беспалатный! Идея! Я им ЧТЗ отдам, а они мне тягачи. Попрошу контр-адмирала, он прикажет артиллеристам обменяться со мной, а вы только броню поставьте.

На обратном пути в город Костяхин молчал, часто с озабоченным видом протирал очки, прищурившись смотрел куда-то вдаль.

У штаба, вылезая из машины, он велел мне сегодня же осмотреть тягач, произвести все расчеты и вечером доложить.

— Все-таки будем иметь танковый батальон, — сказал он на прощанье.

Мечта о танковом батальоне всем нам не дает покоя. Беда в том, что пока мы восстанавливаем, скажем, двенадцатый танк, одиннадцатый возвращается на завод подбитый и его снова надо восстанавливать. Некоторые танки уже трижды восстанавливались на заводе.

С первых дней штурма город обстреливается артиллерией, но до сих пор огонь