Автомашины Каткова скрылись в лощине. Мы помчались за ними. Там все кругом жужжало, свистело и пело. Все зло было в высотке, на которой перезревала нескошенная пшеница. Противник простреливал оттуда всю лощину, не позволял батальону Ламзина соединиться с моряками. Вот они — две автомашины — стоят и ведут огонь по этой высотке из своих «учетверенок». Башня танка Рябого мелькает впереди на склоне высотки в пшенице. Третья автомашина Каткова горит внизу у снопов, на скошенном поле. Когда мы подъезжали к ней, танк Рябого уже взобрался на высотку, и огонь в лощине затих.

Я опоздал с приказом полковника. Катков был смертельно ранен. Четверо моряков несли его на связанных рукавами фланельках, как на носилках. Они шли назад к лиману. Позади них морской ветер раздувал огонь. От горящей машины Каткова огонь перекинулся по жнивью и копнам на несжатое поле пшеницы, и она запылала. Огненный вихрь покатился по высотке, в глубину противника, куда ушел танк Рябого, исчезнувший в дыму быстро распространявшегося по степи пожара.

Обе автомашины вернулись назад, догнали моряков, несших Каткова. Краснофлотцы уложили Каткова на одну из полуторок. Сознание еще не совсем покинуло его. Вытянувшись, он громко, отчетливо сказал: «Вот так хорошо — все небо видно. Бурное, как море». И верно — облачная рябь в синем небе напоминала пенистые гребешки волн. По лицу Каткова не заметно было, чтобы он испытывал боль, и никак уже нельзя было думать, что он умирает.

Бой за горящей на высотке пшеницей скоро затих — противник оставил это страшное поле и отошел на голые высоты. Я хотел переждать, пока пожар уйдет за гребень, чтобы, поднявшись на него, узнать о судьбе экипажа исчезнувшего танка, но прежде чем огонь испепелил пшеницу на скате высоты, из пелены дыма выскочил человек. Это был Микита, просмоленный, прокопченный, в полусгоревшем комбинезоне, с гранатной сумкой через плечо.

По ту сторону высоты его машина, обстрелянная с двух бортов немецкими пушками, загорелась, провалилась в какую-то яму и заглохла. Из горящей машины выбрался весь экипаж, но Рябой тут же свалился замертво, простреленный очередью из автомата. Башнер Гамкралидзе вместе с Микитой пополз к нескошенной пшенице, но не дополз, тоже был убит наповал. Микита, петляя по пшенице, отбивался гранатами.

Мы вернулись к тому месту, где я оставил Осипова. Он сидел у изголовья Каткова, лежавшего на немолоченной пшенице, разостланной по земле. Катков был уже мертв. Полковник, обхватив руками колено, слушал доклад Ламзина, батальон которого, выйдя из окружения, занимал новую оборону. На наш остановившийся возле него танк Осипов даже не глянул. Когда подъехала «эмка», полковник прервал Ламзина и сказал выскочившему из машины комиссару:

— Прозевали мы с тобой нашего орла, улетел!

Я передал комиссару комсомольские билеты и другие документы нашего первого танкиста-моряка Рябого и его башнера Гамкралидзе, принесенные Микитой. Яков Иванович молча взял комсомольские билеты из рук Митракова, посмотрел на фотографии, потом, зажав билеты между ладонями так, как отогревают озябшие руки ребенка, перевел глаза на Микиту.

— Как вы смели нарушить мой приказ? — спросил он.

Я решил, что этот вопрос обращен не столько к Миките, сколько ко мне, и сказал:

— Товарищ полковник, пришлось рискнуть, когда мы увидели, что Катков идет в атаку на грузовиках… Действовали по обстановке, с одной целью…

— Цель знаю, цель у всех одна! — перебил меня Осипов. Он поднялся и, ни на кого не глядя, сказал: — Катков сделал великое дело, неоценимое. Только благодаря его «учетверенкам» удалось подавить пулеметы противника. Это он спас Ламзина. А вы? — этот вопрос был обращен опять к Миките. — Вы не выполнили приказа, и вот вам результат — нет машины, нет людей.

Во мне начала закипать обида: во-первых, сам же он велел мне вернуть машины Каткова — значит, считал его затею безрассудной. Во-вторых, еще неизвестно, кто подавил пулеметы — «учетверенки» Каткова или наш погибший танк. И я бы высказал это Осипову, если бы не был обескуражен тем, что он все время обращался к Миките, совершенно игнорируя меня.

— Эх, люди вы, люди вы наши! — сказал он вдруг с затеплившейся в голосе нежностью.

Микита все время молчал и угрюмо смотрел в землю. Удрученные, вернулись мы с ним на завод. Никитин с двумя танками остался у Осипова.