Полк Сереброва уже вторую неделю сдерживает наступление противника на кратчайшем направлении к городу, не выходит из боев и несет тяжелые потери. Он пополняется ополченцами, которые вливаются в полк поротно.

Нам пришлось взаимодействовать с батальоном старшего лейтенанта Бабковского. Командный пункт батальона был оборудован посреди поля подсолнечников. Над окопом подсолнечники связаны наподобие шатра, головками в середину.

Комбат молодой, в бою три дня, но всячески хочет показать, что война стала для него уже делом будничным. На мой вопрос: «Ну, как — наступают?» — он ответил:

— Как обычно — наступают. Силой ломят! — Минометов — не продохнешь. Час, иногда и два роют наш передний край, а потом густыми цепями наступает пехота… Надоело: каждый день одно и то же… Слышите? — спросил он меня, выходя вместе со мной из своего окопа-шатра.

С переднего края доносились какие-то голоса. Их было много, близких и далеких, едва слышных, о чем-то моливших, что-то монотонно повторявших.

— Что это? — удивился я.

— Раненые румыны взывают о помощи, — сказал он. — Высылали санитаров, но противник открывает огонь. Выставили щит: «Подберите своих раненых, стрелять не будем», — не помогло. Выставили другой Щит: «Не стреляйте, мы подберем раненых» — бесполезно… Очевидно, надеются, что завтра продвинутся вперед и тогда уже подберут. Основная задача ночной контратаки — разведка огневых средств противника; надо определить направление его главного удара на завтра. О том, что мы собираемся вытаскивать из Карпово эшелон, комбат не знал. Ему приказано продвигаться вместе с бронепоезддом за танками, овладеть окопами, которые захвачены сегодня румынами, и после этого сейчас же отойти назад, оставив в окопах только боевое прикрытие. Этому прикрытию дано особое задание: при первой утренней атаке противника отходить так, чтобы навести его под огонь наших кинжальных пулеметов.

Нас радует, что ночь безлунная. Наш недостроенный бронепоезд движется к станции во тьме со скоростью пешехода. Впереди — контрольная площадка, паровоз — позади. Он идет так бесшумно, что, кажется, сам глотает отработанный пар. По обе стороны железной дороги — подсолнечник. У самой насыпи видны отдельные тяжелые, поникшие головы его, а дальше — темное море подсолнечниковых голов. В отсвете далеких ракет внезапно четко вырисовываются копны, среди них мелькают тени пехотинцев. Где-то дальше, в темноте, глухо стучат танковые пулеметы, часто бьют пушки. Слышен какой-то неясный, тревожный шум. До окопов не больше километра, но противник еще не замечает нас. Его пулеметы стреляют от насыпи дороги в сторону. Оттуда же и тоже в сторону бьют орудия.

В нашем секторе ракет уже почти не видно, они изредка взлетают только в глубине противника. Значит, наши танки уже продвинулись за передний край.

Я стою на командном мостике. Тут командир, комиссар, разведчик-наблюдатель. Мы возвышаемся над бортом. Бронеколпака над нами нет — не успели поставить. Внизу телефонист с аппаратами. Слышен разговор двух пулеметчиков, стоящих рядом у противоположных бортов, спиной друг к другу. Один моряк, другой пехотинец, казах. Они разговаривают, не отрываясь от смотровых щелей.

Командир и комиссар молчат. Я знаю, что оба они думают об одном: впереди у насыпи — орудия противника, если над нами взлетит хоть одна ракета, эти орудия накроют нас раньше, чем мы их. Хочется скорее открыть огонь, но нельзя преждевременно обнаруживать себя.

Пулеметчикам внизу не видно, что впереди. В их бортовые щели виден только подсолнечник. И они продолжают свой разговор, должно быть, хотят заглушить им тревогу.

После танка в бронепоезде непривычно тихо. Разговор звучит гулко, слышно легкое постукивание колес. И эта тишина, и этот медленный ход по прямой на стоящие впереди орудия противника действуют на меня отвратительно. Ни на минуту не покидает сознание, что мы привязаны к линии, что под огнем противника мы сможем маневрировать только по прямой, вперед, назад. Эта связанность в маневре создает такое чувство, как будто противник взял нас на буксир и на длинном тросе тихонечко подтягивает к себе. Я с досадой поглядываю на командира и комиссара, скорее бы уж они открывали огонь. А они все молчат и вглядываются в тьму по направлению движения, где вспыхивают выстрелы орудий, бьющих пока по нашим танкам. Наконец, командир решает, что теперь уже можно с первых залпов накрыть орудия противника по вспышкам, и передает команду телефонисту. Разговор пулеметчиков внизу сразу замолкает. По открытой площадке, как по трубе, проносится гул орудийных выстрелов.

После первого залпа — давящая на уши тишина.

Шум наружного боя кажется отдалившимся, глухим, как будто над нами появилась крыша.

— На старых установках, огонь!

Гул выстрелов и опять — тишина, еще более напряженная, давящая.

— Накрыли, — вполголоса говорит командир.

— Накрыли, — радостно повторяет комиссар.

И внизу громко, как общий вздох облегчения:

— Накрыли!

Теперь все орудия и пулеметы бронепоезда ведут шквальный огонь по вспышкам во тьме. Разведчики-моряки ныряют в люки, бегут вдоль пути с односторонними фонарями в руках, сигнализируя светом «вперед». Танки Кривули освещают нам путь издалека фарами. Они уже за станцией, обошли ее.

Местность мне знакома: всего неделю назад мы шли здесь в контратаку с ротой ополченцев, отсюда вот била противотанковая пушка, которую мы уничтожили огнем с хода. Сейчас должна быть стрелка. И вдруг сигнал «стоп» — впереди разбит путь.

С головной площадки соскакивает восстановительный взвод, под прикрытием огня бронепоезда принимается за работу. Я больше не в силах оставаться в бездействии в этой открытой, неподвижно стоящей перед огнем противника коробке, тоже соскакиваю под откос, в тьму, и бегу вперед к разведчикам, хочу скорее убедиться, что эшелон с танками стоит на месте. И вот в отсвете ракеты, вспыхнувшей впереди над полотном железной дороги, далеко за станцией, я вижу наш эшелон.

Теперь я боюсь только одного — что начавшийся со станции обстрел может заставить ремонтников пути прекратить работу.

Надо уложить рельсы на стометровом пролете разбитого пути. Спрашиваю, сколько на это потребуется времени. Отвечают, что не меньше часа, и радость моя гаснет.

Слышу в темноте голос машиниста. Он докладывает командиру, что всю дорогу держал пар прикрытым, что котел паровоза «разговаривает, как живой», давление далеко за пределом, и просит разрешения понизить давление.

— Открывайте, но тихо, — отвечает командир.

Наша пехота еще не подошла, впереди только несколько