— Шо це за приспособление, товарищ контр-адмирал! Не стоит и балакать о нем. У нас в эмтээс такой станок универсалом був — приспосабливали и под шлифовку, и под полировку, и под нарезку резьб.
Контр-адмирал, высоко подняв свои всегда нахмуренные брови, с теплой улыбкой в одних глазах спросил:
— Механиком был?
— Нет, товарищ контр-адмирал, в эмтээс трошки не дошел до механика, в армии доучивался, — сказал Микита.
Контр-адмирал пробыл у нас довольно долго. Залезал в танк, знакомился с его механизмами, расспрашивал о тактико-технических данных машины. Уезжая, сказал, что кое-что даст нам из оборудования мастерских военно-морской базы и предупредил, что каждый танк, вышедший из ремонта, должен сейчас же приводиться в состояние полной боевой готовности, так как мы каждую минуту можем получить боевую задачу. Это — уже не первое предупреждение, полученное нами за несколько дней работы на заводе.
— Мы, кажется, у цели! — сказал Пантелей Константинович, когда я, проводив контр-адмирала, снова забежал в литейный цех. — Структура получилась, смотри — копия! — восторгался он, показывая на излом последней отливки и сравнивая ее с оригиналом. — Но вот, понимаешь, раковины заели. Металл плохо заполняет форму… Сейчас посмотрим еще.
Он скомандовал мастеру поставить тигель и продолжать пробное литье. И на этот раз отливка забракована, но она получилась лучше предыдущей, и под вечер Пантелей Константинович, две ночи не смыкавший глаз, вбежал к нам в цех с поразительной при его солидной комплекции ретивостью.
— Готово! Вот они! Любые техусловия выдержат! Не кольца, а часовые пружины! — кричал он, суя нам в руки кольца, чтобы, потискав их, мы убедились, какие они упругие.
Кольца безупречны. Теперь все дело в электропроводке. Поиски, предпринятые Машей и Каляевым, объездившими все заводы города, не увенчались успехом — все эвакуировано. Из-за отсутствия электропроводки мы не можем пустить в ход первый собранный танк.
Во время утреннего налета немецкой авиации на город мы наблюдали, как тройка наших остроносых «мигов» ринулась на эскадрилью черных «хейншелей». С заводского двора не видишь всего неба: часть его закрывают цеха и эстакада. Танкистам и рабочим, следившим за непрерывно перемещающимся воздушным боем, приходилось шарахаться по двору из стороны в сторону.
В этой людской волне рядом со мной оказался старик Калягин. Он снял свою широченную соломенную шляпу и в волнении, напряженно сопя, мял ее поля так, что солома трещала, как на току в сухую погоду.
— Наддай, наддай, голубчик… так… так… Жми, жми его, желтобрюхого, — приговаривал он, в нетерпении дергая себя то за рукав, то за борт спецовки, когда «миг», отбившись от двух немецких истребителей, клевал в нос бомбардировщика, и сокрушенно вздыхал, когда тот, сделав несколько раз подряд «бочку», уходил ввысь. — Живой цирковой купол с неба сделали, — сказал он мне, вытирая вспотевший от напряжения лоб.
— Это Куница! Это Куница! — кричит ремесленник Васька, шныряющий со своим братом в толпе и громко комментирующий воздушный бой.
— Чего выдумываешь, шпингалет! Откуда тебе знать, что это Куница? — сердится на него Калягин.
— Конечно, он — Куница, — солидно поддерживает Ваську его старший брат Мишка.
— Верно, верно, дядя Гриша! Куницу можно по почерку узнать… Видали, как он расписался? — горячится Васька.
Со слов этих подростков можно писать ежедневные оперативные сводки о положении на всех секторах обороны Одессы. Они знают, кто и где сегодня отличился, и расскажут об этом с такими подробностями, о которых вы никогда не прочтете в газетах и не услышите по радио.
— Вот, отпечатал номерок! Петля и атака в лоб, это — Куница! Куница! — кричит Васька.
«Миг», пройдя над бомбардировщиком почти впритирку, поджег его, и тот, трепыхнувшись, проваливается вниз, кувыркаясь, факелом летит в море. Другой «миг» с огромной высоты пикирует на уходящую эскадрилью бомбардировщиков.
— А это — майор Шестаков, — оповещает Васька.
Второй черный бомбардировщик, запнувшись, плавно повернулся желтым брюхом вверх, потом набок и, чертя по небу дымную дугу, несется к земле, куда-то за Ближние Мельницы.
— Шестаков клюнул! Шестаков! — вопит Васька.
— У Шестакова пике и петля с одним росчерком, — невозмутимо комментирует Мишка.
В толпе наблюдавших за воздушным боем были и Кривуля с Машей. Он сегодня утром заявил:
— Ну, довольно грелок, — и вскочил с койки совершенно здоровый, только очень похудевший.
— У Маши идея, — сообщил мне Кривуля.
Маша толкнула его под локоть.
— Ну, уж и ляпнешь, идея! — сказала она сердито. — Просто мне пришло в голову использовать для танков электропроводку немецких самолетов, которые наши сбивают.
Я, конечно, с жаром ухватился за эту мысль, и мы сейчас же целой гурьбой отправились на машине к бомбардировщику, упавшему на наших глазах за город.
Спустя несколько минут мы уже лазали по разбитому на части «хейншелю». Все единодушно пришли к заключению, что его проводка может быть использована на танках. Кривуля торжествующе заявил:
— Вот она какая, моя Маша!
Но Маша взглянула на него так, что он осекся. Бедному Кривуле часто достается от нее. Он не может утерпеть, чтобы при каждом удобном случае не похвастаться своей Машей, а она боится, что все вокруг над ними посмеиваются.
Потом мы поехали в авиагородок, в штаб ВВС — узнать места падения ранее сбитых самолетов. Там я рассказал о катастрофическом положении на заводе с материалами, а Маша спросила, нельзя ли сбивать немецкие самолеты так, чтобы не портилась электропроводка. Молодой полковник, командир авиасоединения, смеясь, сказал, что летчики учтут ее просьбу. Он дал нам карту, на которой отмечены места падений всех сбитых над городом бомбардировщиков.
Не только в штабе, но и у нас на заводе мы чувствуем, как буквально ежечасно растет напряжение на фронте. Где и какими силами нанесет противник главный удар по городу? — вот вопрос, который мучит всех нас.
— Возможно, сегодняшнее утро — последнее утро
