— Какой там камуфляж! Просто использование готовых банок. Саперы по всем заводам собирали. Вот эти, покрупнее, — полковник отодвинул банки с надписями «Халва», «Икра», — адресуем танкистам, а эти, поменьше, пойдут на всякие сюрпризы пехоте… Подарок от наших инженеров. Новая марка одесская… Как думаете, хватит для немецкого танка пяти килограммов тола?

Под грохот взрывов авиабомб, сотрясавших здание обкома, вносились предложения об изготовлении новых видов вооружения, обсуждались проекты изобретений. Военные техники разбирали каждый предмет на детали, а гражданские, осматривая эти детали, выносили свое заключение — какой завод может изготовлять их, а какой собирать.

Трамвайщики заявили, что если им дадут пушки, они могут переоборудовать трамваи в бронеплощадки. Это предложение было одобрено. Страсти разгорелись. Один работник военкомата притащил изобретателя, по специальности пищевика, с проектом «паровой пушки». Изобретатель предлагал уничтожать противника перегретым паром высокого давления. Он представил чертежи и расчеты и потребовал немедленно отправить его на самолете в Москву для организации массового производства паровой пушки. Это вызвало веселое оживление в самый разгар бомбежки.

После короткого затишья противник возобновил атаки в восточном и южном секторах. Вражеские войска попрежнему пытаются прорвать нашу оборону на флангах. В штабе со дня на день ждут решающего штурма. Надо быть готовым к тому, что в любой момент нас могут вызвать с завода прямо в бой. Поэтому мы прежде всего торопились привести в порядок те три танка, с которыми вернулись из Беляевки. Кроме текущего ремонта, решено было закончить дополнительную обронировку. Но при наварке экранной брони на башню первого танка нас постигла неудача. Погон башни деформировался, и башня потеряла способность кругового вращения.

Мы стояли в растерянности возле искалеченной башни, не знали, что предпринять.

Из этой беды нас, танкистов, выручил старый мастер Зайчик, никогда не имевший раньше дела с танками. Он предложил новый способ наварки брони. Испытание дало блестящие результаты. Теперь башни, покрытые новой бронью, которая в два раза толще основной, свободно вращаются вокруг своей оси.

На радостях Зайчик тряс меня за плечо, колотил по груди ладонью. Он с жаром доказывал, что одесситы мастера на все руки, что в Одессу нужно завезти только порох да взрывчатку, и тогда хоть ленточные транспортеры ставь от завода прямо к орудиям — снаряды, мины, гранаты конвейером пойдут из города на фронт.

— Нас, старых мастеров, надо поближе к фронту держать, советчиками к вам, военным, поставить, — горячился он. — А вы хотели нас в тыл, за море отправить, на погрузке держали!

— Эге! — поддержал его молчаливый мастер Ляховский. — На Москву-то надейся, Москва не подведет, но и сам не плошай.

Под руководством этих двух старых мастеров Зайчика и Ляховского в сборочном цеху на восстановлении танков работает уже пятнадцать монтажных бригад. В каждой бригаде по одному танкисту, остальные — заводские рабочие. Они вернулись с парохода, проводив в эвакуацию свои семьи.

Для всех рабочих, мастеров и инженеров танки — новинка. Но это никого не пугает. К новинкам здесь привыкли: в довоенное время завод каждый год осваивал производство какого-нибудь нового сложного механизма. Попригляделись к танку, порасспросили танкистов и теперь вот сами уже дают советы.

Оживают и другие цеха. Во втором сборочном налаживается производство шанцевого инструмента, ежей, сюрпризов. Бывший механический цех стал минометным. В тупике заводских подъездных путей строится бронепоезд. Словом, на месте эвакуированного завода возник новый завод.

Только заводской гудок не подает своего голоса. Попробовал было прогудеть, известить об окончании смены, но никто на него не обратил внимания, и после этого гудка больше не давали.

В первую ночь после отплытия парохода с заводским оборудованием и частью заводского коллектива никто из вернувшихся на завод не ложился спать, всю ночь работали. Утром в цеха явились встревоженные жены. Мужья сказали им, что до лучших времен будут жить в цеху. Жены притащили им постели, стали носить пищу. На следующий день возобновила работу фабрика-кухня. Вернувшийся из порта директор раздобыл для всех койки. Их расставили в цехах, по углам.

Ночью я свалился на койку как убитый, но Микита долго мешал мне заснуть.

— Товарищ командир, а шо вы не беспокоитесь о партийной власти? — спросил он меня.

Я не понял его вопроса. Он, как всегда, начал издалека. Вспомнил свою тракторную бригаду.

— У нас було два члена партии и три кандидата… выбирали мы парторга…

— Ну, что из этого? — злился я на него.

— Я кажу вам це к тому, шо в тракторной бригаде У нас бул парторг, а сейчас я не бачу ниякой партийной власти и начал уже забувать, шо я член партии… Неудобно, товарищ командир, надо побеспокоиться: чи нам, танкистам, к заводской организации примкнуть, чи свою оформить.

— Завтра решим, спи, — сказал я.

Утром Микита опять заговорил об этом же.

— Товарищ командир, так як же будэ с партийной властью? — спросил он меня, когда мы шли завтракать на фабрику-кухню.

Я сказал, что надо бы составить список всех коммунистов, включая прибывших с эшелоном Климова и Быковца. После завтрака он представил мне список. Оказалось, что из сорока танкистов, работающих на ремонте машин, — восемнадцать коммунистов: десять членов партии и восемь кандидатов.

Я доложил об этом комиссару нашего отдела Костяхину. Он заинтересовался Микитой, стал расспрашивать меня о нем, а потом, подумав, сказал:

— Прекрасно, его самого и назначим парторгом.

После обеда в ленуголке цеха состоялось партийное собрание танкистов. Когда я предложил намечать кандидатов в бюро, все с поразившим меня единодушием стали прежде всего предлагать Микиту.

В первый раз увидел я Микиту растерявшимся, смущенным. Он, видимо, никак не ожидал, что его выберут.

— Согласен? — спросил я.

Он посмотрел на меня удивленным, недоумевающим взглядом, но к нему быстро вернулась его обычная усмешечка, и он сказал:

— Хай будэ по-вашему. Голосуйте — не отказываюсь, но чур, шоб после этого не надумали, шо я один должен за всех думать.

Микита был выбран в бюро единогласно. В тот же день вечером политотдел утвердил его парторгом.

— Ну, вот, теперь ты сам партийная власть, — сказал я ему.

— Ничего, попривыкну и я к руководству, — ответил он.

В дальнем закоулке