Памире, потеряв клинок, нашла в сумраке лук совершенно случайно, стрела сразу легла на его плечи, тетива рассекла пальцы, и ядовитый наконечник впилася в зверя, поразив его чуть выше светящегося в темноте глаза. Гахтар оглушительно взревел, махнул лапой, вырывая древко, и его тень мелькнула в дверном проёме, выходящем на улицу. Хеймерин, вскрикнув от злости, всего на мгновение склонил голову над Аароном и, сжав драконий меч, словно гончая, пустился в погоню.
Памире тяжело выдохнула, наложила стрелу, переводя взгляд с павшего соратника на сжавшегося в углу Сева и окровавленную Беллис, и бегом покинула таверну. Аарон вдалбливал в неё с самого первого дня знакомства — не жалеть соратников, ибо умирать в борьбе со злом — высший долго каждого драконоборца. Она нехотя выучила урок, но всё же горечь поцарапала рунарийку. А горечь рождала месть.
Улицы оказались пустынными: Терамин хорошо, в отличие от некоторых его солдат, выполнял свою работу. След гахтара вывел драконоборцев на главную улицу, где жители в панике разбегались по домам, только завидев несущуюся с безумным рёвом теневую тварь.
Хеймерин послал впереди себя морозный воздух, но гахтар, даже израненный, был стремителен, льдом сковало кисточку его хвоста. Памире присела на одно колено, восстанавливая сбившееся дыхание, выстрелила — промахнулась. Её соратник бежал, не останавливаясь. Зверь направлялся к воротам, через которые драконоборцы прибыли в город прошлым вечером. Памире закинула лук на плечо, побежала по пустой улице вслед соратнику. День уже давно перешёл в вечер, алые сумраки сгущались, и лишь единицы могли попасться на глаза страшному городскому чудовищу, но, если и так, его минуты сочтены.
У ворот стоял патруль из пяти стражников. Двое, увидев приближающийся кошмар, убежали прочь, остальные прижались к стенам, крикнули на смотровую площадку, откуда ответили залпом стрел, спустилась парочка самых смелых. Хеймерин снял цепь с клинка, вонзил его в расколотую плитку площади. Гахтар развернулся, клацнул зубами, его глаза налились ужасной злобой.
— Пора умирать! — крикнул Хеймерин.
Цепь блеснула в алом сумраке, её кончик с хлопком ударил по пасти чудовища, и то сорвалось с места. Хеймерин отскочил, кувыркнувшись, и Памире послала стрелу, что вошла в хребет порождению ужаса. Гахтар не издал ни звука, прихрамывая на переднюю ногу, бедро которой было поражено последним выпадом Аарона. Он осматривал противников — его взгляд задержался на одном из стражников, и тот, выронив копьё, побежал в башню ворот.
Хеймерин взмахнул цепью — промахнулся, и на зверя накинулись стражники. Гахтар скользнул, словно кошка, повалил одного, хрустя его костями и звеня пластинами кирасы, ушёл от удара, распорол шею другому. Памире наложила последнюю стрелу, покрытую ядом, присела, хорошо прицеливаясь — зверь игрался с лучниками, постоянно меняя позицию, переваливаясь с бока на бок. Хеймерин снова выдохнул ледяным огнём, инеем покрылась морда чудовища, с носа его перестала капать чёрная смолистая кровь. Драконоборец выпустил кончик цепи, распарывая зверю морду, и тогда гахтар вцепился зубами в серебристые колечки, дёрнул на себя. Хеймерин упал лицом вниз. Памире выстрелила и громко выругалась — снова промах, будто бы оно чарами отводило таекторию полёта стрелы.
Гахтар рванулся к ней, хрипло дыша. За ним вонзались стрелы стражников ворот, но ни одна не могла поразить цель. Памире отпрыгнула вбок, вытаскивая из ножен короткий меч. Чудовище развернулось, скользнуло к ней, и серебряная цепь, засвистев в воздухе, опутала его шею. Рунарийка обрушила на него меч: гахтар только этого и ждал, набравшись сил, он рывком поднялся на задние лапы, передние выпустив вперёд. Острые крючковатые когти впились Памире в плечо, царапая кости, и удар обрушился сбоку, разрывая кожаную кирасу под рёбрами. Зверь не стал её потрошить, у него не хватило бы времени на такую забаву, и потому он просто откинул рунарийку в столб. Адскую боль заглушил звон в ушах, в глазах заискрилось — Памире поняла, что больше не встанет и запрокинула голову к чудовищу.
Гахтар дёрнул шеей, на него навалился Хеймерин, и тогда зверь ударом снизу распорол тело драконоборца наискось. Глаза его полыхнули светло-голубым, словно выпуская энергию, и он мешком упал на покрытую тонким льдом площадь, сворачиваясь в калачик. Чудовище победно взревело, повернулось к воротам: те в тот самый момент раскрылись настежь — и сорвалось с места. Стража посылала стрелы, но лишь пара из них нашли лохматое туловище, и гахтар молнией пересёк арку ворот, пропадая где-то в потёмках предместий. Памире выпустила пар изо рта, вздохнула в последний раз, и наступила темнота.
***
Предместья утопали в вечерней тишине, на крыши домов, испытанных холодным градом, падал пепел города вперемешку со снегом. Жители разбежались по домам, ополчение предпочло сидеть в тёплом трактире и потягивать эль, а стража не стояла у ворот, чтобы принимать гостей, которых, впрочем, в предместьях уже давно не было.
Энард пробирался первым, пересекая остатки фермерских угодий, ныне покрытых скользкой, с налипшими хлопьями пепла и снега ледяной корочкой. Он решил держаться подальше от стен Ветмаха, и потому группа долгое время блуждала вдоль бурного русла Реи, пока наконец не показался мост, от которого вела прямая дорога на ворота.
Все молчали, и Амалии это впервые было по душе. Раньше, чтобы отвлечься и заполнить пустоту от амнезии, она слушала разговоры между отрядом Ардиры, но теперь пустотой иной она наслаждалась. «Смерть случилась», — как говорил Фирдос-Сар. Пожалуй, теперь-то Амалия его понимала, полностью понимала и отчасти принимала. Билось ли теперь её сердце, была ли она снова такой же мягкой смертной, жизнь оборвать которой — лишь одно ловкое движение? Секрет собственного воскрешения ещё предстояло узнать, и Амалия готова была его принять независимо от того, в какое чудовище её превратила смерть.
Трактир в предместьях — старое, квадратное, двухэтажное, типичное для цинмарских гостиниц здание, зала первого этажа — общая гостиная, на втором — комнаты, три из которых были куплены отрядом с запасом недели на две или три, Амалия уже не помнила. Друг за другом, скрипя крыльцом и дверью, группа вошла в душное после мороза на улице помещение, где собрались всего лишь четверо селян, расположившись у камина. Сенетра сразу же потянулась к пустой стойке и принялась колотить по ней кулаком, выглядывая хозяина, худощавого мужчика средних лет с длиной чёрной бородой.
— Гарис! — попыталась крикнуть рунарийка, но из-за болезни у неё получился какой-то хриплый вопль. — Где он, мать его?
— Так на втором этаже, господа, — произнёс один из ополченцев. — Потерпите, ради
