Час спустя Махей от души веселился, наблюдая за тем, как самый мрачный из его "капитанов" гоняется по бильярдной за Орликом, в надежде набить тому морду за угон машины. Мелкие шалости босс своим людям прощал, поэтому, насладившись зрелищем, остановил обоих.
— Сам виноват, — попенял он мрачному. — Я тебе сказал пацана сразу ко мне привезти? Нечего было выпендриваться. А ты — иди со мной.
Он удалился вместе с Орликом в кабинет и потребовал:
— Рассказывай!
Вместо ответа, Орлик подошёл и показал ему картинки на экране мобильника. На первом фото можно было разглядеть окровавленную голову Козла со слипшимися волосами, на втором — открытый ящик под брюхом вагона, из которого торчали руки и ноги в грязных носках, а на третьем — тот же ящик, но в закрытом виде.
— И что это? — спросил Махей.
— Ну, вы сказали, что хотите, чтобы он совсем исчез, — пояснил Орлик. — Я его… то есть, тело его под вагон сунул. Поезд на Север куда-то шёл. Даже если найдут бомжа в ящике, кто его опознает? Документы я изъял.
И он с гордостью вытащил из внутреннего кармана паспорт Козлова.
— Ты совсем с ума сошёл?! — Махей выхвали у него из рук книжицу, шагнул к камину и бросил в огонь. — Дурень! Мозг! Мозг хоть иногда включай!
Орлик засмущался и насупился. Махей подобрел и хлопнул его по плечу.
— Ладно, ты молодец, справился!
— А про Козла расскажете? — напомнил Орлик, оживившись.
— Козёл лимит превысил, — не стал чиниться Махей, открывая только что привезённую бутылку дорогого контрабандного вина, которое можно было отведать лишь в его подпольных казино. — Я понимаю, что не воровать вы не можете, но у всего есть свои границы. Держись в них — останешься цел. Когда у меня из-под носа тащат всё, что плохо лежит — это беспредел!
Он плеснул в бокал рубиновую жидкость и благоговейно понюхал. Потом чуть пригубил и почмокал губами от удовольствия.
— Тебе не предлагаю. Такие, как ты, понимают лишь то, что горит хорошо. Можешь вискаря моего хлебнуть, разрешаю…
* * *
Напуганный покушением на его жизнь, Козлов на первом же допросе в ФСБ оказался податлив и дал ценные показания против Махеева. Назвал несколько моментов, которые помогли в дальнейшей работе. Но прошло ещё несколько месяцев, прежде чем бандитов удалось взять с поличным, на крупном деле…
Глава третья. О жертвах, сомнениях и неожиданных подарках
(Октябрь 2018 года, деревня Ряпушково под Приозерском)
Во время похорон небо затянуло тучками и начал накрапывать дождик. Полтора десятка человек, собравшихся вокруг гроба, в молчании наблюдали за церемонией. Некоторые повытаскивали зонтики, но большинство не потрудилось запастись этим полезным приспособлением и стояли, терпеливо снося превратности погоды. Сокольский украдкой оглядывал собравшихся. Троих он знал: они были из ушедших на пенсию сотрудников ФСБ. Одного Сокольский определил, как местного участкового. Этот человек благоволил к старушке и уважал за её стремление поддерживать в деревне порядок. Остальные — соседи, дальние родственники, с которыми Игорь лично не был знаком. Некоторые косились на него, будто недоумевали, что он-то тут делает.
Удовлетворившись беглым осмотром и не заметив никаких подозрительных личностей в пределах зрительного контакта, Сокольский задумался о своём. Зачем дочери покойной Варвары Петровны понадобилось его присутствие? Он приехал в половине первого, прямо к кладбищенской церкви. Как раз успел к отпеванию. Ирина Александровна ему едва кивнула, но он чувствовал, что она по любому поводу ухитряется оглянуться в его сторону, словно боится, что он исчезнет раньше времени…
Когда гроб с телом опустили в могилу, Сокольский вспомнил свой сон. "Сколько людей погибло от его рук?" — спрашивала в его видении молодая Варя Молотова. Хочется сказать: немного. Но "много" или "мало" — неподходящие критерии для смерти. Если ты нажимаешь на курок — ты убиваешь человека. Да, он преступник. Останься он жив — он мог бы поубивать ещё очень много хороших людей. Но в ту секунду, когда ты стреляешь в него — именно ты, своей волей, прекращаешь его существование.
Можно ли пожертвовать жизнью одного человека ради того, чтобы спасти многих? Некоторые считают, что можно. По каким критериям предлагаете выбирать? Кем следует пожертвовать, а кого оставить осчастливленным? Сокольского не уставали поражать люди, которые считают себя вправе рассуждать на подобные темы. Протяни кому-нибудь из таких "мыслителей" пистолет и скажи — "Стреляй!" — отшатнётся как от огня. Что вы! Он совсем не это имел в виду! Он — за то, что ради некой "возвышенной" или "справедливой" идеи можно жертвовать отдельными жизнями, а вовсе не за то, чтобы ему лично пришлось нажимать на курок! Одно дело — выйти толпой на проезжую часть, протестуя против того, что у тебя в доме нет горячей воды, создать многокилометровую "пробку" среди зимы — и пусть такой же обычный гражданин, который оказался в этой "пробке" в промёрзшем трамвае, заработает себе воспаление лёгких! Ты эту "жертву обстоятельств" в глаза не видел и даже если она скончается от пневмонии — не страшно! За абстрактного, неизвестного тебе человека совесть не мучает…
Сокольскому приходилось стрелять и убивать не раз. Рука его не дрожала, когда он выбил мозги бандиту, державшему под прицелом детскую площадку. Он мог словно наяву ощутить, как в драке повернул руку другого бандита — и нож вошёл тому в живот по самую рукоять, горячая кровь хлынула на грудь, а отяжелевшее тело врага прижало к земле… Никакие сомнения не мешали Сокольскому делать то, что от него требовалось в экстремальной ситуации. Но он не считал, что имеет право решать, кем пожертвовать, а кого оставить в живых. Он делал свою работу и выполнял служебный долг, как бы ни пафосно это звучало. Если бы кто-то сказал ему, что ради "возвышенных целей", или "всеобщего блага", можно пожертвовать некоторым количеством чьих-то жизней, он посоветовал бы оратору посетить психиатра. А ещё лучше — поехать куда-нибудь в "горячую точку" и послужить родине с оружием в руках, чтобы не болтать попусту.
По мнению Игоря Сокольского, жертвовать человек имел право только одной жизнью: своей.
— Игорь Сергеевич!
Он поднял голову и посмотрел на подошедшую к нему даму в чёрном кружевном платке. Она остановилась перед ним и в суровых складках её лица, заострённом носе, усталой линии губ угадывались черты той, другой женщины, на старой послевоенной фотографии. Младшая дочь Варвары Петровны Орлик удивительно походила на свою мать, гроб с телом которой закрыл спешно насыпанный могильный холмик.
— Вы, наверное, хорошо знали маму? Мне показалось, что из всех, кто
