Почти год он жил здесь, в Старой Руссе, в чужой семье. Не совсем чужой. Юрию Бориславовичу Ведерникову (по простому — Борисычу) нужно было памятник поставить за то, что он в 1989 году согласился взять к себе четырнадцатилетнего подростка. Дядька уже содержал к этому моменту взрослую беременную дочь, которую бросил её любовник, престарелую мать и вторую жену — Антонину Евдокимовну, с ещё одним ребёнком — Санькой, девяти лет от роду. Но поступить иначе Борисычу не позволила совесть. При жизни Мария Родионовна Сокольская, мать Игоря и Олега, помогала двоюродному брату, чем могла, и он посчитал своим долгом забрать хотя бы одного из её близнецов, чтобы пацан не попал в детский дом. Двоих взять не мог.
В конце восьмидесятых жизнь в Старой Руссе, как и во всей стране, начала ухудшаться. Это не так бросалось в глаза, как в "элитарных городах" вроде Ленинграда. Рушане и в советский период сытно не жили. Но после того, как в семье, кроме своих нахлебников, прибавился чужой подросток, Борисычу стало совсем туго. Он работал на двух работах, в перерывах копал грядки, искренне надеясь, что своя картошка "спасёт от приближающегося голода", чинил проводку и канализацию соседям и знакомым, и брался буквально за всё, что только попадалось под руку. Не удивительно, что ему некогда было ни пить, ни воспитывать двоюродного племянника. Накормлен, одет — и ладно.
Антонина Евдокимовна работала неполный рабочий день, но ей хватало своих забот. Держать в руках чужого балбеса, едва вошедшего в самый разбойный возраст, ей не хватало ни смелости, ни сил. Бабка, мать Борисыча, хорошо если сама себя обслуживала. Игорёк болтался без присмотра, учился с переменным успехом, целыми днями слонялся неизвестно где, и под конец начал приворовывать.
В одном из закутков старой квартиры была кладовка — небольшая в шесть квадратных метров комнатка, в которую втиснули очень старый комод с гнутой крышкой, ещё более старый сервант, сундук и кучу коробок и коробочек со всяким "полезным" хламом, накопившимся за последние семьдесят лет. Игорёк раскапывал в этих залежах вещи получше, например антикварные книжки первых годов советской власти, бронзовые подсвечники, фарфоровое блюдо с двуглавым орлом на клейме, старые балетные туфли, резные шахматы. Всё это можно было сбагрить на местной барахолке. Карманные деньги Игорьку были страсть как нужны. Он курил, к тому же чувствовал себя неловко, когда в компании таких же пацанов сбрасывались на что-то, а он не мог внести свою долю.
Огромный альбом двадцатых годов, с плакатами Владимира Маяковского, они с приятелем Стёпкой ухитрились "тиснуть" приезжему коллекционеру. Деньги поделили пополам, потому что нашёл покупателя именно приятель. Игорёк надеялся, что дядька ещё долго не заглянет в кладовку и тем более, не полезет шарить по старым сундукам, чтобы обнаружить пропажу. Борисыч мог давно забыть, что валяется в тёмной, без окон, комнатке. Но не забыл.
"Наверняка, Санька стукнул", — подумал Игорёк, набычившись, и решил, что вообще больше ничего не скажет. Но Борисыч отставать не собирался.
— Так куда альбом дел?
— Да не знаю я никакого альбома! — огрызнулся Игорёк, чувствуя себя виноватым и обиженным одновременно.
— Не знает он! Охламон! Кто кроме тебя?! Барабашка?!
— Сам, поди, на мыло сменял… — неосторожно ввернул Игорёк.
До этого дня Борисыч не поднимал на него руку, признавая слишком взрослым, но тут озверел, схватил кусок шнура с верстака и принялся охаживать по плечам и спине. Игорёк сперва даже растерялся. Хорошо — хватило ума не драться с дядькой, а у того — не бить по голове.
— Я в дом несу! А он — из дома! — орал Борисыч, размахивая проклятым шнуром, и как на грех, каждый раз попадая по цели, будто широкий коридор сократился раза в два. — Предприниматель, мать твою!! Ворюга!! Бандит!!! — и так далее…
— Юра! — из комнаты выглянула тётя Тоня. — Перестань!
Игорёк воспользовался заминкой, вывернулся из-под руки Борисыча, подхватил куртку с вешалки и пулей вылетел из квартиры. Скатившись по лестнице, он выскочил в темноту и промозглый воздух весеннего вечера. Окна светились огнями, под ногами зачавкала грязь. С зимы под снегом и льдом накопилось столько гадости, что теперь нужно было разгребать лопатами. Дворников это совершенно не озадачивало. Игорёк застегнул куртку, поднял воротник и побрёл, руки в карманах, хлюпая по этой каше из песка, мусора, раскисших обрывков картона, сигаретных бычков и собачьего дерьма.
Куда податься — он не знал. Приятель Стёпка наверняка уже ужинает с родителями, прикидываясь пай-мальчиком. Можно пойти за дома, к старому сараю, в котором собиралась остальная "честная компания". Наверняка и сегодня кто-то сидит. Но вдруг они что-то заподозрят и придётся выкручиваться, чтобы не говорить, что его побил дядька?
Было холодно. Жгучие удары шнура с резиновой изоляцией всё ещё горели на коже, хотя тут больше работали обида и впечатление. Не так уж сильно ему досталось.
Игорёк постоял у угла дома, потом развернулся и зашагал по улице в сторону старого сектора, где среди чужих деревянных домов у Борисыча был участок под картошку. На нём стоял сарай, переделанный из рабочего вагончика. Игорёк знал, где хранится ключ, и решил, что переночует там. Время года не располагало к спанью в неотапливаемой времянке, но куда-то ведь надо деваться…
* * *
Ещё осенью Борисыч старательно законопатил здесь все щели и заклеил раму на маленьком окошке. Сперва могло показаться, что в вагончике теплее, чем на улице. Но это — если зайти на несколько минут, а попробуй посиди хотя бы час. К тому же, Игорька продолжало трясти. Драться он умел и не боялся. Несмотря на худобу, сил и изворотливости у него хватало на двоих. Но его стычку с Борисычем за драку никак нельзя было посчитать. Ответить дядьке, или хоть по-настоящему выворачиваться из-под его рук, помешала проснувшаяся совесть. А теперь что проснулось? Наверное, гордость.
Плотно затворив двери, Игорёк сел на пустой ящик и завернулся в драное одеяло, которым зимой прикрывали люк в импровизированный подпол (читай — яму, вырытую прямо под днищем вагончика). Что делать — он не знал. Подождать, пока дядька уляжется, и тихонечко пробраться в квартиру? Борисыч встаёт рано, засыпает быстро. Правда, и спит чутко.
Игорёк представил, как крадётся по коридору, а из спальни выглядывает дядька в семейных трусах, и заявляет: "Явился? Охламон!" Нет! Это невозможно! Надо хоть извиниться, но какими словами? "Простите, дядя Юра, те вещи, которые я
