Вынимаю изо рта жевательную резинку и приклеиваю ее на стекло. Быстро, словно воровка, оглядываюсь по сторонам и торопливо отхожу от портрета. Во мне возникает непреодолимое желание поскорее покинуть этот коридор, убежать отсюда и никогда не возвращаться. Сдерживая себя, чтобы не пуститься со всех ног, как ненормальная, я иду быстрым шагом к выходу, спиной ощущая на себе взгляд того военного с фотографии.
Миновав коридор, поворачиваю за угол и стремглав бегу вниз по лестнице.
— Вика! — неожиданно раздается у меня за спиной, и я вздрагиваю от неожиданности, словно захваченная врасплох преступница.
— Ты где была? — оборачиваюсь и вижу перед собой Свету. Вожатая стоит, нахмурившись и уперев руки в бока, и смотрит на меня сверху вниз.
— Где надо, — довольно грубо отвечаю я. Все волнение сразу куда-то испарилось, словно его спугнула Света. И мне отчего-то даже стало смешно. Испугалась какой-то старой фотографии…
— Дома с отцом будешь так разговаривать, — хмуро говорит вожатая, нервно одергивая свою блузку.
С интересом гляжу на нее. Что же такого особенного могло произойти, что она так разозлилась? Ведь Света — сущий ангел, рассердить которого мне не удавалось ни разу с того момента, как я здесь оказалась. Все мои выходки не имели действия на эту добродушную девушку. Зато теперь, когда я, по сути, ничего не делала, она стоит передо мной, готовая метать огни и молнии.
— Все уже в столовой, — смягчаясь, говорит Света и, кидая на меня придирчивый взгляд, уходит.
Всю дорогу до столовой я пытаюсь понять, обед сейчас или ужин. Как оказалось, ужин. Захожу в столовую — просторное светлое помещение, уставленное четырехместными столами — и сразу направляюсь к своему месту. При виде меня все разговоры смолкают, всего лишь на секундочку, но этого достаточно, чтобы еще больше испортить мне настроение.
Садясь за стол, ловлю на себе удивленные взгляды соседок. Это и не удивительно. Мокрая, лохматая и вообще черт знает на кого похожая, да к тому же еще жутко злая. Такое соседство не каждый выдержит.
— Фу, какая гадость, — бормочу я, ковыряя вилкой омлет, который расплылся по тарелке, словно желе. — Как такое вообще можно есть?
Отставляю тарелку в сторону и беру в руки хлеб. Посыпаю его солью и жую, стараясь не встречаться взглядом с сидящей напротив соседкой по комнате.
— А я-то полагала, что только мы не входим в твой избранный круг общения, — совершенно не к месту говорит рыжая и очень кудрявая девчонка, что сидит рядом со мной. Совсем не помню, как ее зовут.
— А я всегда знала, что у тебя с головой плохо, — отбиваю я удар, продолжая, как ни в чем не бывало, жевать свой хлеб.
Рыжая надувает щеки, словно лягушка, и в возмущении отворачивается от меня. Краем глаза замечаю, как неодобрительно на меня смотрит какая-то девчонка.
— Что? — спрашиваю я, удивленно приподнимая одну бровь, словно я весьма удивлена. — Что я опять не то сделала?
— Ровным счетом ничего, — спокойно возражает миролюбивая соседка.
— Ну и славненько, — пожимаю я плечами. — Значит, все недовольные могут успокоиться.
— Убери свои колючки! — вскидывается рыжая, стремительно поворачиваясь ко мне.
— В чем дело? — четко произнося каждое слово, спрашиваю я, в упор глядя на девчонку.
— Совершенно ни в чем, кроме того, что ты — самая что ни на есть стерва! — выпаливает та, причем глаза ее, кажется, вот-вот вывалятся наружу.
Задохнувшись от возмущения, я роняю хлеб на пол. То открывая, то закрывая рот, я не могу найти слов для внятного ответа. От всей души хочется послать ее куда подальше, и я прикладываю массу усилий, чтобы не исполнить желаемое.
Лидка, да, именно так ее и зовут, смотрит на меня с триумфом. Неожиданно я успокаиваюсь и ровным тоном произношу, не глядя ни на кого:
— Кажется, кто-то к кому-то ревнует…
Сказала я это наобум. Просто от нечего делать, вдруг попаду? И попала. Прямо в цель.
— Что? — шипит Лидка, подпрыгивая на стуле. — Ах ты…
Смотрю на нее, еле-еле сдерживая злорадную улыбку. Неужели она и правду ревнует меня к какому-то мальчишке из нашего отряда?
— По-моему, у меня теперь больше шансов, чем у тебя, — наконец находится, что ответить, Лидка. — После сегодняшнего он вряд ли захочет с тобой общаться.
Какое-то время я просто смотрю на нее, не понимая, о ком она говорит. Наконец, осознав, кто является предметом ее воздыхания, весело фыркаю. Неужели она влюблена в Феликса? В таком случае, мне ее жаль, ибо он — не ее поля ягода.
Но тут же мою голову посещает новая мысль. «После сегодняшнего он вряд ли захочет с тобой общаться»… Откуда она может об этом знать? Неужели следила? Скорее всего.
Размышляю о том, когда именно проснулась ее симпатия к Феликсу. Наверно, в день заезда, когда он приехал вместе с моим отцом проводить меня и помочь донести чемодан.
— На самом деле, мне его очень жаль. Терпеть такую мымру около себя… Бедняжка. Должно быть, он очень добрый, раз жалеет таких, как ты. Вот я бы на его месте не стала тебя жалеть.
Ну все. Это уже слишком. Встаю со стула и гляжу на нее сверху вниз. Скажи только слово — и я за себя не отвечаю.
Лидка тоже встает, и я оказываюсь в невыгодном для себя положении. Рыжая выше меня на целую голову, и намного плотнее, чем я. Теперь уже она смотрит на меня сверху, а мне приходится поднимать голову, чтобы видеть ее лицо.
— Эх ты, полторашка! — тянет Лидка, обнажая свои мелкие и острые, как у крысы, зубы.
Зря она это сказала. Моя соседка понимает, что сейчас произойдет, но слишком поздно. Прежде чем она успевает вмешаться, я выгибаю спину, словно разозленная кошка, и прыгаю на Лидку, вцепляясь своими пальцами в ее кудри. Лидка визжит и пытается скинуть меня, но все ее попытки тщетны. Я мертвой хваткой держу свою жертву, и выпускать не собираюсь.
— Отставить драку! — кричит Сан Саныч — старенький лысенький сторож, случайно оказавшийся
