— Да ладно тебе, Лильк, — беззаботно говорит отец, машинально барабаня пальцами по столу. — Я ж уже даже с Генкиным отцом поговорил. Он-то и надоумил меня. Ну что ж парню взрослому в глуши сидеть?

— Ладно, — машет руками Лиля. — Я подумаю.

У меня семья сказочная! Все на чем-то умеют играть. Отец на гитаре, Мама на фортепиано, Лиля на нервах…

— Решено! — хлопает в ладоши отец, словно ставя в этом вопросе точку.

— Чего сидите?!

Все вздрагивают и оборачиваются. Поворачиваю голову в ту сторону, откуда донесся звук, и вижу на пороге старого отцова приятеля — Бориса.

— О-го, Борька! — радостно выкрикивает отец, поднимаясь из-за стола и выходя навстречу другу. — А я только вчера о тебе вспоминал. Думал, приеду — увидимся обязательно. Ты чего грустный такой?

Отец отходит к приятелю, и они вдвоем скрываются за дверью.

— Мальчишка, — с теплотой в голосе произносит мама, ласково глядя вслед мужу. — Все еще мальчишка!

Что происходит дальше — нельзя даже вообразить. Мне такое даже в кошмаре не могло бы присниться, хотя в первую минуту мне кажется, что я сплю. Я просто отказываюсь верить в то, что такой хороший день можно чем-то сломать. Но ведь, надо признаться, все в мире, и хорошее, и плохое, приходит в самый неподходящий для этого момент.

Отец входит в комнату, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное. Мама тоже это поняла. Она сидит на стуле неестественно прямо. И не спускает глаз с мужа.

— Что случилось? — настороженно спрашивает Лиля, тоже с волнением глядя на брата.

Отец подходит к столу и тяжело опускается на стул.

— Вера, — говорит он. — Помоги тете Лиле — отнеси посуду.

Сестра с готовностью собирает и уносит тарелки. И, лишь когда она скрывается за дверью, отец произносит глухим голосом:

— Война началась.

***

Меня из комнаты не выгнали. Отец тогда сказал, что я уже взрослый.

Лиля ушла к Вере. Родители долго молчали, сидя на том же месте и не совершая никаких действий. Нет, они не впали в ступор. И даже не паниковали, хотя отец, как человек военный, сразу дал всем нам понять, что война будет особенная. Такие люди, как мой отец, сразу это чувствуют.

Они просто сидели вдвоем, а я был тогда лишним. Это я тоже понял. Поэтому решил уйти.

Мои родители думают теперь, что делать дальше. Отец, конечно же, завтра, если не сегодня, снова уедет. Только теперь на фронт. Его, как военного, наверняка отошлют в самые первые ряды.

Самое обидное то, что я ничего не понимаю. Мне целых четырнадцать для того, чтобы считать себя взрослым, но мне всего четырнадцать, чтобы я мог понять. И я не понимаю.

Я пришел к Генке. На самом деле, мы с ним не особо хорошо общаемся, но это все равно лучше, чем вообще не иметь собеседника, равного тебе по возрасту. Правда, Генка на несколько лет старше меня, и поэтому жутко зазнается.

Генка — рыжий вредный парень. Живет он на самом краю села, а его отец председатель. Это обстоятельство лишний раз дает ему повод чувствовать себя хозяином всего и вся. Первая причина такого неадекватного поведения — заносчивый и очень тяжелый Генкин характер.

— И что ты собираешься делать? — спрашиваю я его, подсаживаясь к мальчишке на ступеньку его крыльца.

— Я? Ничего. Ровным счетом ничего, — резко отвечает Генка, даже не глядя в мою сторону.

Удивленно поднимаю брови и пытаюсь понять, почему он такой нервный.

— Война началась, — говорю я Генке, старательно ища глазами его взгляд.

Рыжий парень поворачивается ко мне и спрашивает, будто бы не понимает:

— Ну и что?

Сдерживаю себя, чтобы не взорваться. Генка частенько ведет себя, как последняя свинья. И мне требуется большой запас терпения, чтобы терпеть все его нападки.

— Тебе же… Ну, восемнадцать скоро, — напоминаю я, неловко замявшись.

— И что? — тупо повторяет парень, все еще непонимающе глядя на меня.

— Повестку пришлют, — наконец нахожу я нужные слова.

Генка, наконец, понял, куда я гну. Он развернулся и теперь сидит ко мне вполоборота.

— Ну и пусть присылают, — невозмутимо говорит он. — Мой папаша все уладит. Что я на фронте забыл?

От такого заявления, я, надо признаться, слегка опешил. Будь я на месте Генки, не раздумывая, пошел бы. Я и сейчас мог бы. Но есть две проблемы.

Первая из них заключается в том, что мне всего только четырнадцать. А вторая — я не могу бросить своих женщин одних.

Вздыхаю и последний раз оглядываюсь на Генку.

— Ну, тебе-то, наверно, видней. У тебя отец кто? Председатель? А у меня военный.

— И что? — в который раз повторяет Генка. Он тоже встает и глядит на меня с нескрываемой злобой. — Иди к своему военному, вояка!

Генка, усмехаясь, срывает с земли травинку и сует ее себе в рот.

Поворачиваюсь к нему спиной. Ухожу, стараясь не оглядываться. Но, отойдя на достаточное расстояние, оборачиваюсь и гляжу в его сторону.

Отсюда мне отлично видно, как Генка, стоило мне только уйти, тут же вскочил, и теперь в неизъяснимой ярости топчет траву. Он очень злится. Это видно по тому, как он покраснел. Его щеки раздуваются, как у лягушки, а ладони крепко сжаты в кулак. Не понимаю только, что его могло так выбесить — мои вопросы или сам факт того, что от войны ему все равно никуда не деться?

***

Как я и полагал, отец уехал почти сразу. Мы еще посидели какое-то время вместе за столом, но то настроение, которое еще пару часов назад жило в каждом из нас, словно завяло.

Лиля, как всегда в таких случаях, ударилась в слезы, а вскоре и вовсе ушла к себе в комнату.

А мать — нет. Она наоборот стала еще серьезнее. Это натура врача. В каждом человеке этой профессии внутри есть некий стержень, который не дает им сломаться. Она может работать целыми сутками без сна. Частенько бывало даже такое, что ночью она была на дежурстве, а с утра ее снова кто-то дергает. И мама идет помогать. Она всегда утверждала, что врач — это не профессия. Это призвание.

Что уж говорить об этом? Любить свою работу — не любить себя.

— Ну что ж, пора, — твердо произносит отец и уверенно встает из-за стола. Одергивает на себе шинель, поправляет пилотку и поворачивается к жене.

— До свидания, — говорит он, стискивая ее маленькую ладонь в своей.

Мать поднимается на носочки и целует его в щеку. Кажется, все-таки