Я испуганно отшатнулась, и кто-то засмеялся — тонко, зло и слишком громко. Эхо, обитавшее в замке, подхватило переливы этого смеха и вознесло к самому потолку.
— Не успели избавиться от одной жены, как появилась новая, — сказал кто-то презрительно. — Надолго ли?
Только сейчас я разглядела странное существо — девушку лет шестнадцати, вольготно развалившуюся на полу у стола в обнимку с волкодавом. Грудки ее явственно выделялись под жилеткой мужского покроя, но вместо юбки на девушке были мешковатые штаны. Да и неприбранные волосы, обрезанные чуть ниже плеч, напоминавшие растрепанные вороньи крылья, бледное и злое лицо, напрочь лишенное миловидности — все это больше пристало мальчишке.
— Кто это? — спросила я в замешательстве.
— Бамбри, заткнись, — сказал граф, досадливо морщась. — Веди себя уважительно, иначе получишь хорошего пинка. Я привез тебе шоколадные конфеты, как ты и просила.
— Грозись, а мне не страшно! — хохотнула она.
— Бамбри? — переспросила я, с изумлением разглядывая это существо. — Что за странное имя?
— Вообще, ее зовут Гюнебрет, — сказал граф, снимая плащ и бросая его на руки Барбетте. — Но я зову ее Бамбри. Это моя дочь от первого брака.
— Дочь? — я была так изумлена, что не могла сказать ничего вразумительного.
— А как зовут твою новую жену, папочка? — спросила странная Бамбри, издевательски коверкая слова, стараясь говорить, как маленький ребенок.
— Ее зовут Бланш, — ответил ей отец, стаскивая сапоги и бросая их тут же, возле стола. Сапоги он снимал без помощи рук — наступая носком на пятку, и было видно, что ему это привычно.
— Бланш… — повторила Бамбри, словно пробуя мое имя на вкус. — Это значит — белая? Какая же она белая? Она черная, как грач.
— Бамбри! — прикрикнул на нее граф, но она только засмеялась, вскочила и свистнула собаку, которая послушно потащилась за ней.
— Располагайтесь, леди Бланш, — сказала девица, кривляясь, — чувствуйте себя, как дома. Но если что — кладбище за тисовой рощей. Может, там вам будет удобнее?
— Бамбри! — граф грохнул кулаком по столу, но она уже умчалась вниз, заливаясь противным, пронзительным смехом.
Я осталась стоять посреди комнаты, не зная — снимать перчатки или лучше так и оставаться в них.
На помощь мне пришла Барбетта.
— Подождите, миледи, — сказала она, поудобнее перехватывая меховой плащ графа.
— Сейчас я отнесу плащ милорда, а потом приду за вами и покажу вашу комнату.
— Благодарю… — прошептала я.
— Барбетта обо всем позаботится, — сказал граф. Он стоял босой, расстегивал пояс, чтобы освободиться от тяжести кинжала и кошелька, и сказал, явно думая о чем-то другом: — Надеюсь, тебе здесь понравится.
— Да, конечно, — прошептала я, думая, что понравиться здесь могло бы только последнему нищеброду, который до этого жил в шалаше из веток.
37
Замок Конмор ничем не походил на богатый и удобный для жилья графский дом. Комната, которую мне предоставили, располагалась в правом крыле на втором этаже, а комната графа — как сказала мне Барбетта — на третьем. Дочь графа занимала левое крыло второго этажа, слуги жили на первом этаже, рядом с кухней. Был еще четвертый этаж и верхние башни, но Барбетта объяснила, что они нежилые.
— Я застелила свежее белье, миледи, — объясняла она, открывая ветхий полог над кроватью. — Не бойтесь, все это выглядит ужасно, но клопов и тараканов у нас нет. И крыс тоже нет, только мыши.
— О, только мыши… — пробормотала я, — замечательно…
Спальня оказалась самым унылым местом, какое только можно было себе представить. Выцветшие гобелены на стенах, наглухо заколоченные рамы, законопаченные в щелях тряпками. Я стояла посредине комнаты, не зная, можно ли присесть на продавленные кресла с вышарканной обивкой.
— Надеюсь, вам будет удобно, — поклонилась мне Барбетта, — я поставила ночную вазу в углу, чтобы вам не пришлось выходить ночью по нужде.
— Благодарю…
— Спокойной ночи, — служанка ушла, а я сняла накидку, аккуратно уложив ее на свой сундук, который уже перетащили сюда, и принялась расшнуровывать платье.
Несмотря на законопаченные щели, в комнате все равно немилосердно дуло, и я совсем закоченела, пока разделась, умылась и забралась под одеяло. Укрывшись с головой, я свернулась клубочком, чтобы было теплее, согрелась и незаметно уснула.
Мне приснилось, будто у моей кровати извиваются три змеи — толщиной в руку, стоящие на хвостах. Они крутились волчком и колыхались волнами, высовывая противные раздвоенные языки. Где-то тихо играла волынка, и змеи то приникали к моей кровати, словно готовые напасть, то уходили в сторону в странном танце.
Я проснулась вся в липком поту, и подумала, что старуха Вильямина, все же, напугала меня. Теплилась свечка, оплавившаяся почти до основания, и никаких змей не было и в помине. Но волынка…
Сев в постели, я прислушалась. Что это за звуки? Не волынка, нет. Чьи-то стоны… Помедлив немного, я слезла с кровати, подкралась к двери, открыла ее и выглянула в коридор. Пусто и тихо. Показалось…
Но не успела я вздохнуть с облегчением, как старый замок прозвучал новым стоном. Эхо подхватило его, разнося по этажу, а потом опять все стихло.
— Кто здесь? — позвала я, и голос мой прозвучал почти писком.
Мне никто не ответил, и это было неудивительно. Я долго вглядывалась в темноту, но ничего подозрительного или странного не увидела. Да и стоны прекратились. Неужели, мне почудилось?
— Все страхи человек придумывает сам, — повторила я слова Вильямины, накинула халат и заставила себя выйти в коридор и пройти до лестницы. Никого. Так и с ума сойти недолго, выдумывая бог знает что.
Вернувшись в спальню, я забралась в постель, снова пытаясь согреться.
Мне показалось, я едва закрыла глаза, как рядом со мной объявилась Барбетта, поднимая шторы и впуская в комнату серый утренний свет.
— Доброе утро, миледи! Завтрак на столе, ваш супруг скоро спуститься к завтраку.
— Сейчас буду, — пробормотала я, мало что понимая спросонья.
Первый завтрак в замке Конмор был невкусным. Барбетта подала жирную масляную овсянку с потрохами.
Многочисленные собаки крутились тут же, тычась в ноги мокрыми носами и выклянчивая еду. И отец, и дочь время от времени бросали им то ломти хлеба, то куски мяса из собственных тарелок.
Солонина была вымочена плохо, поэтому каша показалась мне пересоленной, но граф уплетал ее с завидным аппетитом, держа ложку в левой руке и откусывая от толстого ломтя серого хлеба. Причем делал он это странно — сначала клал ложку, потом брал левой рукой хлеб, потом клал хлеб и брал левой рукой ложку. Мне непонятны были такие манипуляции, и я решила, что с правой рукой графа что-то более серьезное, нежели обет «для супруги». Можно хранить правую руку для супруги, но ложку-то держать это не помешает? Возможно, просто граф поранил правую руку и не хочет об этом говорить. С другой стороны, в Ренне жила уважаемая госпожа Коппелия, которая тоже не пользовалась правой рукой несколько месяцев после того,
