Долбушин улыбнулся. Влад вдруг показался ему похожим на него самого в молодости. У него, правда, костюмчиков не было, а в остальном он тоже был такой же строгий и правильный.

– Слушай, а в тебе, пожалуй, что-то есть. Только вот тебе совет. Не важничай так сильно, а то ты кажешься полным ослом. Нельзя думать о себе, что ты НЕЧТО, а надо думать, что ты НИЧТО.

– Почему так? – серьезно спросил Влад. Он, кажется, даже не обиделся на «осла».

– Знаешь основной закон большого бизнеса? Главное – правильно подбирать людей. Если человек приносит компании сто монет, а себя оценивает в двести – с ним каши не сваришь. Он будет только вонять и качать права. Но вот если он приносит двести, а себя оценивает в сто – с ним уже можно работать.

– Это называется эксплуатация… – строго заметил Влад. – А если стоит сто и оценивает себя в сто?

– То это человек на мелкую должность. Легко заменяемый. Сегодня он работает на тебя, завтра уйдет в другое место, где условия чуть получше – и будет, конечно, прав. Если же человек действительно хочет двигаться и расти – в ШНыре ли, у меня ли в форте, – он должен оценивать себя в пятьдесят монет, получать сто монет, приносить выгоду в сто пятьдесят, а любить свою работу на двести монет, чтобы испытывать совсем уж шестикратное удовольствие. Тогда выгода будет и фирме, и ему самому. Но вообще лучше про это пореже говорить. Всякий раз, как ты точно называешь свою цену, твоя цена падает именно вследствие того, что была озвучена.

Влад слушал и запоминал.

Рядом с Лианой сидел печальный Рузя и думал о Насте. На коленях у Рузи помещался рюкзак. В рюкзаке что-то недовольно возилось. Когда рюкзак начинал подпрыгивать, Рузя быстро опускал в него одну-две сырые рыбки.

– Кто у тебя там? Кошка? – с интересом спросила Лиана.

– Нечто среднее между кошкой и свинкой! – деликатно поправил Рузя, и в этот момент «свинка» выпустила широкую струю огня, прожегшую рюкзак насквозь. Фреда завопила и, вскочив, начала искать огнетушитель.

– Да ничего не горит, он просто чихнул, – объяснил Рузя. – У драконов несколько видов чихов. Громовой, раскатистый, чих молнией, плазмой и так далее. Это был чих с холодным пламенем.

– Откуда ты знаешь?

Рузя провел пальцем по черному налету на борту:

– Видишь, копоть? Если бы плазмой – копоти бы не было. Была бы дыра.

Лиана заглянула в рюкзак и увидела дракончика. Чешуя блестела как зеркало. В кожистом гребне на нижней челюсти проявлялось уже нечто залихватское. Всякий раз, когда Рузе надо было утихомирить дракончика, он начинал пощипывать ему гребень. Дракончик сперва замирал, потом на глаза его опускалась перепонка.

– Это и есть знаменитый Гастрафет? – спросила Лиана.

– Угу, – смиренно подтвердил Рузя. – Вообще-то его хранитель Наста, но… – И Рузя опять загрустил.

Лиана решила поднять ему настроение.

– Хочешь витаминку? – предложила она.

Печальный Рузя покорно кивнул.

– А бутерброд?

Рузя захотел и бутерброд.

– Ешь-ешь! – поощрила Лиана. – Я сделала их слишком много. Мне одной столько не съесть. Альберт же Федорович, как известно, питается молекулами воздуха, безжалостно разгрызая их зубами.

Перекусив, Рузя не удержался и стал жаловаться Лиане на Насту. Не сразу, конечно, но Лиана сама эта устроила парой наводящих вопросов.

– Не унывай! Бабочки всегда летят на огонь. Он обжигает им крылья, и они становятся трудолюбивыми червячками, – утешила она Рузю.

– Но я не хочу трудолюбивого червячка. Я хочу бабочку!

– Хм… Но бабочки-то летят не на тебя, а на огонь! На тебя ползут червячки! Вот в чем проблема!.. – Лиана смеющимися глазами взглянула на Рузю. – Но не унывай! Гамов, конечно, соперник опасный, но, насколько я успела изучить мужчин, он типичный заяц-барабанщик!

– Кто-кто?

Лиана сделала пальцами разъясняющее движение:

– Ну, это такой заяц, который быстро-быстро колотит по барабану. Но потом у него заканчивается завод, и он останавливается. Так что в долговременной перспективе Гамова можно не опасаться. Жизнь штука длинная. И в ней лучше быть марафонцем. Спринтер вырвется вперед, уйдет в точку, а километров через пять находишь его на дорожке притворяющимся, что он завязывает шнурки.

Рузя тоскливо вздохнул. Конечно, здорово, что Лиана так думает, но для самолюбия ужасно больно признавать, что Наста предпочла его Гамову.

И снова был аэродром. И опять военный. Рина и здесь ожидала увидеть туман, но кругом были огромные просторы, высокое небо и невероятная, высокая, очень легкая трава, пробивающаяся даже сквозь плиты аэродрома. Эта трава вела себя как легкие детские волосы, которые, когда дуешь на них, начинают непредсказуемо метаться из стороны в сторону. Рине сразу вспомнилось стихотворение Майкова «Емшан» и степной хан, которого с чужбины заманивали на родину пучком травы. А вообще емшан – это полынь с горьковатым запахом.

Солнце тоже было какое-то иное. Да, круглое, да, светит, да, в небе. Вроде то же солнце, что и в Подмосковье, но чем-то уже и другое. Чтобы прояснить этот вопрос окончательно, Рина чуть дольше задержала на нем взгляд – и едва не ослепла. В глазах долго плясали темные пятна.

Шныры выгрузились из самолета и стояли в замешательстве. Кавалерия показала Родиону на небольшую точку, приближающуюся со стороны въездных ворот. Точка быстро превратилась в смешной иностранной марки автобус, похожий на ослика. Сходство с осликом усиливалось двумя зеркалами, которые, сильно выступая вперед, походили на ослиные ушки.

Автобус остановился и со звуком, напомнившим облегченный выдох, открыл двери. Сашка первым решился заглянуть внутрь. В автобусе, не считая водителя, сидели четверо. Трое быстро вышли и не то выгрузили, не то помогли сойти четвертому… Человек, которого выгрузили, был с тростью и с костылем. Костыль походил на выгнутое копье с подмышечным выступом и опорной перекладиной. Трость же больше напоминала топор. Проушина маленькая, ударная часть узкая, обух как молоточек. Похоже, создатель трости вдохновлялся валашкой – топориком карпатских горцев.

Выгруженного человека прислонили к автобусу, и тут он стоял уже сам. Сашка жадно разглядывал его. Он уже догадался, что перед ним был Боброк – былая гроза ведьмарей. Не верилось, что это одна из ключевых фигур у вендов и пнуйцев. Перед ними был расплывшийся дядечка в очках, в выпуклых стеклах которых явно таилась целая толпа диоптрий. Взгляд из-под очков был печальный, но с лукавинкой. Правая нога не сгибалась. Левая хоть и сгибалась, но двигалась как-то неправильно, видимо имея повреждение в бедре. Это Сашка обнаружил, когда Боброк сделал к ним шаг. Для этого шага ему пришлось опереться на костыль и на трость.

Подошла Кавалерия, поздоровалась с ним и обняла. Боброк на миг ткнулся ей лбом в плечо, и лицо его дрогнуло.

– Очень, очень рада! – сказала Кавалерия. – Мы все думали… Вообще невозможно было выжить.

– Да, – подтвердил Боброк. – Невозможно. Это точно. – Он помрачнел и отстранился