Луиджиа лежала в постели, уставившись в одну точку, недвижимая, бледная, несчастная. Дождавшись, когда за Рыбальски закроется дверь, а его шаги стихнут в конце коридора, я заперла дверь на ключ, распахнула шторы, щедро впуская солнечный цвет в мрачную комнату, и сдернула с девчонки одеяло.
— Вставай! — скомандовала я.
Она не шевельнулась, продолжая слепо смотреть в потолок.
— Хватит строить из себя великомученицу!
Я подошла к Лу и вздернула ее на ноги. Она почти не стояла, приходилось удерживать ее за шиворот.
— Подъем!
— Оставьте меня… — всхлипнула она, — в покое…
— Ну уж нет. У меня на тебя, девочка, большие планы. Ты даже не представляешь, насколько большие, просто огромные.
— Со мной все кончено… — она указала на забинтованные ступни, которые начали кровоточить. — Я больше не смогу танцевать…
— Что за глупости? Кто тебе такое сказал? — я толкнула ее в кресло и принялась разматывать бинты.
— Лекарь… Он не сказал, но… Я спросила, смогу ли танцевать, а он… глаза отвел и промолчал… — Лу изо всех сил сдерживала рыдания.
Я осматривала ее ступни, действительно сильно изрезанные.
— Заживет, лишь бы не загноилось. Мышцы и сухожилия не повреждены, так что будешь ты танцевать. Танцевать для самого императора… Ему, кстати, понравилось твое выступление.
— Правда? — она впервые подняла на меня взгляд и слабо улыбнулась. — А я ничего вокруг не видела, было так больно, что…
Я сильно ущипнула ее за внутреннюю поверхность бедра, но Лу лишь чуть вздрогнула и поморщилась.
— Да у тебя низкий болевой порог, — восхитилась я. — Почти как у меня. Это хорошо. Кстати, а кто тебе подложил стекло в туфли?
— Не знаю, — пожала она плечами и отвела взгляд. — Я не видела.
— Алиса? Это ведь она? Ну я ей устрою…
— Не надо, прошу вас! Я же на самом деле ничего не видела!
— А кто еще это мог быть? Только она.
— Даже если и Алиса… Она ведь дочь Милагрос. Не надо, пожалуйста. А я вправду буду танцевать?
— Угу, причем прямо сейчас…
Но тут дернули дверь, а следом раздался стук. Рыбальски беспокоился и требовал впустить его. Пришлось открыть дверь, иначе заботливый папочка все равно бы послал слуг за ключом.
— А зачем вы закрылись? О, девочка моя, ты уже встала? Это Лука так на тебя подействовал, да? Как же я рад! Может, покушаешь что-нибудь? Смотри, что тебе прислали… Особое внимание от Его Императорского Величества! От Фердинанда Второго!
Внесенная слугой корзина не была большой, но отличалась необыкновенной изысканностью. Роскошные белые камелии были взбрызнуты искрами огненных ирисов, как будто подчеркивая сдержанное очарование шкатулки из черного дерева, в которой сияла брошь из белого золота и крупного брильянта, ограненного в форме полумесяца. Воистину, император не поскупился… В записке с императорским вензелем Луиджиа называлась "несравненным цветком чистоты". Император желал ей скорейшего выздоровления, восхищался ее танцем и высказывал надежду вновь лицезреть "ледяную луну " на сцене… Девушка перечитала записку несколько раз, как будто не веря своим глазам. И с каждым перечитыванием глупая счастливая улыбка на ее лице становилась все шире и шире.
— Неужели это мне? — прошептала она и подняла на меня взгляд.
— Конечно, тебе, доченька, — закудахтал Рыбальски. — Ты у меня такая талантливая… Ты только от еды не отказывайся, ладно? Тебе теперь надо кушать за двоих…
— За троих, — пробурчала я в сторону.
— Ты слаба и еще не развита, но так даже к лучшему, — заявила я, разглядывая с трудом стоящую на ногах и раздетую донага Луиджию, которая пыталась прикрыться.
Дверь была заперта, Рыбальски обещал нам не мешать, обрадованный, что его дитятко наконец поело.
— Запомни, твоя сила не извне, а внутри, во внутренних мышцах. Особенно, если собираешься танцевать и… соблазнять императора.
— Что? — Лу от неожиданности покачнулась и едва не упала.
— Стой и держи позу, — прикрикнула я на нее. — Гаяшимцы очень практичны, особенно в танцах. В их танцах много движений с извивами талии и покачиванием бедрами. Именно они упражняют глубокие мышцы, создают ловкость, гибкую талию и тренируют… силу лона… Которое тебе еще развивать и развивать… и рожать, кстати. Хотя мышцы у тебя еще не до конца сформировались, так что будет легче. Матушка Ген пришла бы в восторг при виде твоего тела…
— Кто такая Матушка Ген? Можно я оденусь?
— Нет. Следи за моими движениями. Ты пока не сможешь добиться нужного эффекта, но если начнешь усиленно тренироваться, то скоро император окажется у твоих ног… и будет есть с твоих рук, — ухмыльнулась я и сама начала раздеваться.
Луиджиа что-то протестующе пискнула, но потом замолчала, потрясенно уставившись на мой изуродованный шрамами живот. Я сплела пальцы и возложила ладони себе на голову, выпрямившись на цыпочках и глядя на свое отражение в зеркале. Без ритма бубна в руках у Матушки Ген было непривычно, да и тело отвыкло, но мелодия уже зазвучала у меня в голове.
— Бедро вверх! — я выгнула правое бедро в крутом изгибе. — Втянуть! — мышцы живота по обе стороны паха вздулись, отозвавшись ноющей сладостью лона. — Выгнуть второе! — выступило вперед левое бедро. — Сжать сильнее! — талию как будто перетянули веревкой. — Отпустить! Повторить! И быстрее! Быстрее! Еще!
Волны сладострастия прокатывались по телу в убыстряющемся ритме. Мышцы под кожей живота ожили и воспламенились, играя и танцуя в древней, как сама жизнь, пляске. Рассыпанные по плечам волосы струились колдовским потоком, повинуясь отточенной восточной технике соблазнения. Луиджиа давно уже прикрыла ладонью рот и стояла, не в силах отвести взгляда, багровая от смущения.
— Хватит! — не выдержала она. — Это не танец! Это… это… это…
Она так и не смогла подобрать нужных слов, и я ей помогла, согнувшись пополам и выдыхая. Лоно горело.
— Да, это именно то, что ты подумала. Танец животной страсти, сводящий с ума любого мужчину. Танец огня, разжигающий похоть. И ты будешь так танцевать, раз за разом, чтобы развить глубокие мышцы и достичь подобного эффекта. Ледяная луна, пляшущая в огне. А что, мне нравится. А потом ты станцуешь этот танец перед императором, раздеваясь с каждым движением, приоткрывая все больше и больше дозволенного, пока…
— Я не хочу! Зачем!
— Затем. Чтобы стать его любимой игрушкой. Познать сладость и горечь мужской страсти. И стать новой примой театра. Или ты этого не хочешь?
— Оденьтесь, пожалуйста, — выдавила девушка, отворачиваясь от меня. — Я хочу танцевать, но… Никогда больше я не позволю мужчине прикоснуться к себе. Лучше убью себя.
— А
