Я провел ладонью по затылку, с неудовольствием ощущая отросший ежик волос. Нет, это все может подождать, в отличие от Пихлер, которая даже в монастыре продолжала терять в весе. Правда, она похудела всего лишь на два паунда за последние двое суток, но все равно, мне стоило поспешить с дознанием. Решительно толкнув двери в лавку часовых дел мастера, я очутился внутри.

— Доброе утро, мастер Гральфильхе.

Часовщик неохотно оторвался от мудреного механизма, над которым колдовал, и взглянул на меня.

— Ох, это вы, фрон профессор, — искренне обрадовался он. — Проходите! Ваш заказ готов.

— Какой заказ? — недоуменно нахмурился я, а потом сообразил. — Неужели вы все-таки сделали часы для… нее?

— Да, — мечтательно улыбнулся мастер, крутанулся на стуле и ловко вытащил длинный ящик из ряда других на полке. — Я долго над ними бился, но мне удалось. Я поймал свет и тень, обращенные точно друг против друга. То, что надо. Держите.

Мастер довольно сложил руки на округлом брюшке и откинулся на стуле, наблюдая за моим изумлением. Сначала мне показалось, что на красном бархате струится жидкая тьма, сплетаясь осколками в бесконечность и подмигивая кровавыми звездами. Я сморгнул, вглядываясь внимательно, и наваждение пропало. Стало ясно, что браслет сделан из черного оникса, отполированного и искусно вправленного в золото. Корпус часового механизма был врезан прямо в камень, отчего и создавалось впечатление, что оникс дышит и течет, вспыхивая и потухая рубиновыми каплями-шестеренками. Циферблата и стрелок как таковых не было.

Я поднял взгляд на часовщика.

— А как увидеть?..

— Время? А его нет. Как нет света без тьмы, — загадочно произнес он.

— Наоборот, — поправил я. — Тьма есть отсутствие света.

— Обратное тоже справедливо. Свет есть отсутствие тьмы, — хитро подмигнул мастер Гральфильхе. — Но не волнуйтесь. Свет, как и время, можно увидеть. Смотрите.

Он подцепил полоску тьмы и замкнул ее в бесконечность. Крошечные алые искры вспыхнули, пришли в движение и сложились в звездный узор времени, в центре которого возникло два лепестка света.

— Вы знаете, что наше сердце отсчитывает в среднем шестьдесят ударов в минуту? Вдумайтесь, фрон профессор. Самый совершенный хронометр уже создан Единым. Тик-ток наших сознаний определяет течение времени. Но оно неравномерно, увы… В скуке минуты кажутся часами, а в страсти они пролетают мгновеньями. Но мне удалось решить и эту задачу. Я создал самые точные часы для вашей возлюбленной, в которых тень гоняется за светом, чтобы, догнав, пуститься от него прочь. Держите.

Он разомкнул браслет, и механизм замер, едва слышно продолжая отсчитывать неумолимый ход времени. Меня вдруг окатило ужасом от того, что с каждым оборотом шестеренок утекают в бесконечность остатки души Хриз. Я должен спешить… найти ее… пока не поздно…

— Я… не могу взять их, простите, — с трудом выговорил я, осторожно положив часы обратно в ящичек. — Потому что не смогу подарить их той, для которой… Неважно! Я пришел не за этим.

Решительно мотнув головой, я полез в карман и достал свои часы.

— Простите, что был так неосторожен, но я сломал их. Неудачно… упал с лошади. Их можно починить?

Часовщик задумчиво поправил съехавшие на переносицу круглые очечки и кивнул.

— Оставьте, — коротко ответил он и отвернулся, возвращаясь к работе.

Он был явно обижен моим отказом.

— Простите меня, мастер, — покаянно произнес я. — Вы создали шедевр, а я не могу его принять. Правда, не могу. Не сердитесь, прошу вас.

Гральфильхе молча продолжал ковыряться в механизме. Я тяжело вздохнул.

— Мне жаль, но я должен спросить вас еще кое о чем. Рубины. Почему Часовой корпус ввел запрет на их торговлю?

Мастер пожал плечами и, не оборачиваясь, равнодушно произнес:

— Потому что их не хватает.

— Для чего?

— Для имперского хронометра.

Я нахмурился.

— Если я правильно понимаю, рубины используются только в цапфах и анкерном механизме? Используются из-за прочности и способности выдержать нагрузку часового хода? Ну хорошо, пусть они идут еще на украшения. И сколько же камней нужно на хронометр? Почему их не хватает? И почему, демон раздери, имперский Часовой корпус устанавливает правила на территории княжества, как у себя дома?

— Потому что свет, — невпопад ответил часовщик, надвигая увеличительное стекло на глаз и склоняясь над развороченным нутром механизма. — Но они его не получат. Я не позволю.

— Свет? Не понимаю. Какой свет?

— Потерянный. Они никогда его не найдут, — хихикнул мастер, вновь приходя в отличное расположение духа, и тихо напел: — Ни-ког-да!

Сумасшествие часовщика уже не вызывало у меня сомнений. Но причастен ли он к исчезновению девушек? Какой у него мотив?

— А Рыбальски? Он найдет свет? — выстрелил я наугад.

— Это он! — вдруг разволновался мастер, роняя инструмент. — Это он ее погубил! Погубил чистейшую кровь!

— Ежению? Вы ее имеете в виду?

— Не хочу ничего слышать об этой глупой девке! Убирайтесь! Разбить кровь! Как он мог!..

Больше мне ничего не удалось добиться. Гральфильхе замкнулся, бормоча себе под нос какую-то нелепицу про вскипающее время и потерянный свет. Я ушел от него в глубокой задумчивости.

— Фрон профессор доволен? — лукаво улыбнулся портной и подмигнул насупившемуся Луке.

Тот похорошел, сменив неряшливую просторную рубаху и плохо подпоясанные, вечно сползающие штаны на строгую становую сукманку с широким поясом, немного похожую на форменную одежду студиоза. Общее впечатление портили уродливые очки и распухшая губа, которые придавали облику мальчишки некоторую воинственность.

— Прекрасно, мне нравится, — кивнул я. — Лука, не горбись.

Слуга недовольно мукнул что-то себе под нос, яростно воюя с тугим стоячим воротничком в попытках ослабить его накрахмаленную хватку. Я подошел к Луке и смахнул невидимую ворсинку с плеча. Мною овладела странная гордость за мальчишку. Я развернул его к зеркалу и сказал:

— Посмотри, какой ты стал красивый. Нравится?

Он опустил руки и медленно кивнул, расползаясь в улыбке, которая почему-то показалась мне голодным оскалом хищника. В животе позорно забурчало.

— Точно! — вспомнил я и хлопнул мальчишку по плечу. — Лука, ты же тоже, наверное, ничего не ел с утра? Пошли, позавтракаем в Стеклянной галерее. И помни, за столом вести себя прилично, не чавкать, в скатерть не сморкаться, в носу не ковыряться…

Я сглотнул голодную слюну. Нам принесли дрожащую яичницу на большом поджаренном ломте белого хлеба, перевитую ароматными полосками ветчины с сыром и посыпанную рубленной ранней зеленью.

— Спокойно, Лука, — сказал я больше себе, чем кислому спутнику. — Мы же с тобой воспитанные люди, верно? Мы не будем набрасываться на еду, а аккуратно порежем ее кусочками, вот так…

— Простите, вы профессор Тиффано? — возле нашего стола возник древний старик в поношенном сюртуке и старомодной шляпе.

— Да, — ответил я, неохотно откладывая вилку с ножом. — Простите, а вы?..

— Профессор Бринвальц, — улыбнулся тот