Я только кивнул. Сейчас не время отпускать дерзкие замечания относительно того, что это невозможно сделать по приказу.
А Мать Любовь все столь же царственно продолжила отдавать приказания. Ширин она велела, показав на все еще бившееся в агонии тело Рошан:
– Отрежь ей голову и с почтением положи рядом с головой лося на кипарисовый алтарь.
Ширин спокойно уселась на землю и занялась этим, и снова не раздалось ни одного возгласа протеста. Но Матери Любви, должно быть, не понравилось то выражение, которое она заметила на моем лице, потому что старуха проворчала раздраженно:
– Ты хочешь еще что-то сказать?
– Да нет. Просто… Я думала, что подношения, которые мы делаем богиням, – это всего лишь… ну, что-то вроде головы лося… и дичи, что добывается к нашему столу.
– Так оно и есть. Рошан станет нашей сегодняшней едой. Именно ее ты и приготовишь нам на nahtamats.
Представляю, какое выражение появилось в тот момент на моем лице. Так или иначе, старая дракониха все-таки решила пуститься в объяснения:
– Да, мы съедаем наших усопших сестер. Однажды наступит моя очередь, а затем и твоя быть съеденной. Только так мы можем быть уверены, что каждой умершей walis-karja помогут на ее пути к счастливой загробной жизни Табити и Аргимпаса. Всякий знает, что чем быстрее покойница освободится от своих бренных останков, тем быстрее она совершит свое путешествие к вечности. К чему хоронить усопшего и долго ждать его полного разложения, если можно быстренько переварить его. К тому же в этом случае мертвое тело нашей сестры уж точно не выкопают из земли, чтобы надругаться, какие-нибудь презренные мужчины.
Я подумал, что теперь, познакомившись с обычаями walis-karja, я уже ничему не удивлюсь. Это надо же – готовить обед из покойников, настоящие людоеды! Вообще-то, у них подобное не в новинку. Я вспомнил, как старый Вайрд рассказывал мне, что некоторые скифы делали то же самое. Не сомневаюсь, что именно они и научили этому готов. И к тому же все знают историю Ахиллеса и Пентисилеи: как этот герой Троянской войны после того, как взял верх и убил эту королеву амазонок, обесчестил бедняжку, вступив в половые сношения с ее трупом. Хотя я был склонен подозревать, что Пентисилея, даже мертвая, выглядела гораздо соблазнительнее, чем живая Рошан.
– Полагаю, ты можешь приступать, Веледа, – сказала Мать Любовь. – Из прошлого опыта я знаю, что такой ужин готовить долго. Видишь – дети уже смотрят на труп голодными глазами. Ширин, когда ты закончишь заниматься своим делом, поможешь Веледе разделать тело.
Я воздержусь от подробного рассказа о приготовлении этой трапезы. По крайней мере, я был избавлен от того, чтобы отрубить голову. Однако, когда я захотел выбросить огромные шматы желтоватого жира из живота и ягодиц, моя помощница Ширин пришла в ужас:
– Vái, Веледа, это же самое вкусное! Ты сама увидишь, красное мясо жесткое и жилистое. Кроме того, в дальнейшем этот жир отложится в наших телах. Рошан была бы рада узнать, что ее жир живет в ее сестрах. – Вскоре Ширин вновь принялась распекать меня: – Na, na! Не выбрасывай этих кусков. Когда они сварятся, то их будет очень приятно жевать.
Я отказываюсь объяснять, что это были за куски. Все, что мне позволено было выбросить, представляло собой совершенно несъедобные вещи вроде ногтей, волос из подмышек и грязных кишок. Затем Ширин показала мне яму, в которой племя хранило скромные запасы овощей и высушенного hanaf. К разрезанному на куски мясу я добавил дикий лук, речной кресс-салат и несколько лавровых листьев для того, чтобы придать блюду вкус. Разумеется, я не собирался принимать участие в этой отвратительной трапезе – и не только потому, что не был людоедом, но и еще по одной причине: когда мы начали тушить мясо в котле над костром и Ширин оставила меня мешать его, я добавил туда кое-что еще.
Я насыпал и накрошил в кипящий котел щепотку порошка, сделанного из растений, которые заблаговременно собрал на берегу реки и высушил. Я давно знал о свойстве воловика притуплять чувства, а старый Вайрд рассказал мне, что амброзия может заставить лошадь взбеситься, поэтому я использовал их вместе и сыпанул в котел весьма щедро. Может, я и поостерегся бы потчевать этой снедью кого-нибудь с нормальным вкусом, потому что обе эти травы горькие, но я не сомневался, что эти обжоры ничего не заподозрят. Разумеется, все walis-karja слонялись по темной поляне и облизывались в предвкушении угощения; молодые девушки и дети пороли всякую чушь. Некоторые из женщин сладострастно вдыхали аромат, поднимавшийся от котла, обмениваясь остротами и пронзительно хохоча над ними: они отпускали замечания по поводу того, что их сестра Рошан, которую одна из амазонок недавно обозвала свиньей, теперь и пахнет совсем как кабан, которого готовят на костре.
Через какое-то время ужин был готов, но тут пришла Гхашанг, чтобы доложить Матери Любови, что новый раб очнулся от обморока, но явно бредит и твердит что-то бессмысленное.
– Все, что он говорит, – это: «У меня между ног… Посмотри у меня между ног». Я, разумеется, не стала заглядывать ему между ног.
Я понял, что́ Тор пытался сказать ей, но Мать Любовь, естественно, ни о чем не догадалась. Она лишь рассмеялась своим трубным смехом и сказала:
– Потерял свой svans, не так ли? Лучше всего оставить его связанным, Гхашанг. Однако давайте поможем ему восстановить силы какой-нибудь едой. – И велела мне выложить немного мяса Рошан на плоский лист, чтобы отнести пленнику и накормить его.
После этого я принялся накладывать мясо на листья остальным: все выстроились в очередь, неспешно подходили, а затем проходили мимо котла. Эта ночь стала ритуальной, все женщины племени были здесь, никого из них не отправили охранять лагерь. Я был уверен, что такой туши, как Рошан, хватит по крайней мере на две ночные трапезы, на которых предстояло накормить примерно двадцать взрослых женщин и еще с десяток детишек, больших и маленьких. Но я ошибся. Они как волки сожрали первую порцию и попросили добавки. Я опустошил все котлы, затем отдал им обглодать и раздробить вываренные кости и наконец выскреб и подал им весь оставшийся застывший желтый жир. Во время этой трапезы ни одна из сестер не обратила внимания на то, что сам я ничего не ем.
Когда был сожран последний кусок, они все уселись и принялись рыгать, некоторые похвалили меня за стряпню. Затем Мать
