– Входи. Как твое имя, девчонка?
– Меня зовут Веледа, – сказал я.
Имя, которое я себе выбрал, на старом наречии означало «Разоблачающая секреты» и принадлежало древней германской жрице, слагавшей стихи. Я решил больше никогда не пользоваться именем Юхизы – из уважения к памяти Вайрда (ведь именно так звали его любимую жену) и, разумеется, Гудинанда.
Дом Денглы не имел ничего общего с богатым deversorium Амалрика, но внутри он был намного лучше, чем казался снаружи. Разумеется, я не ожидал, что мне предложат разделить хорошо обустроенные хозяйские покои, а комнатка наверху, которую Денгла продемонстрировала, была маленькой и скупо обставленной самой дешевой мебелью, однако она вполне мне подходила.
Без всякого смущения вдова заявила:
– Если ты расспрашивала обо мне, прежде чем прийти сюда, то тебе наверняка сказали, что я обворовываю постояльцев. Не обращай на это внимания. Тебе нет нужды беспокоиться за свои пожитки. Я краду только у мужчин. Но, если честно, между нами, женщинами, разве все мы не поступаем так же?
Я пробормотал:
– Мне пока еще не представился случай.
– Я научу тебя, – сказала она сухо, – если ты пробудешь здесь достаточно долго. Правда, сейчас у меня нет постояльцев, на которых мы могли бы попрактиковаться. Но я обучу тебя этому искусству – и многим другим вещам, для твоей же пользы и даже удовольствия. Не жалей, что поселилась здесь, Веледа. Давай мне свои силики. Но учти, я не верну тебе деньги обратно, если ты передумаешь до конца недели.
– Почему я должна передумать?
Денгла криво ухмыльнулась, отчего корка, покрывающая ее лицо, чуть не пошла трещинами.
– Когда-то давным-давно, всего только один раз, я совершила по молодости ошибку, за которую заплатила вдвойне. Мне жаль это говорить, но у меня подрастают двое сыновей-близнецов, от которых я никак не могу избавиться. Они живут здесь.
Я сказал:
– Я не возражаю против того, чтобы в доме были дети.
– Ну а я возражаю, – прошипела вдова сквозь стиснутые зубы. – Если бы только я разродилась тогда дочерьми, теперь они как раз достигли бы того возраста… чтобы приносить и пользу, и наслаждение. Но мальчишки! Разве они не маленькие мужчины? Звери!
Она сказала мне, что скоро накроют prandium, и удалилась. Я распаковал свои немногочисленные пожитки и аккуратно разложил их по комнате, а затем спустился вниз, чтобы в первый раз отведать пищи за столом Денглы. Я был не слишком удивлен, обнаружив, что, несмотря на всю ее показную нищету, у вдовы имелась служанка, чтобы готовить и прислуживать за столом. Это была смуглая женщина по имени Мелбай, примерно такого же возраста, как и ее хозяйка, и с таким же плоским лицом, только, в отличие от госпожи, она не пыталась себя приукрасить. Ну, служанка, конечно же, и не должна этого делать.
Будучи представленным этой женщине, я поинтересовался, просто из вежливости:
– Мелбай? Это этрусское имя, если не ошибаюсь?
Она резко кивнула, после чего внезапно обрушилась на меня:
– Слово «этруск» латинское, мы не любим, когда нас так называют. Имей в виду, наш народ принадлежит к расе гораздо более древней, чем римляне, и называет себя раснами. Я расна. Постарайся запомнить это, юная Веледа!
Я был крайне изумлен тем, что служанка так разговаривает с постояльцем, который платит за проживание. Но затем она уселась вместе с нами за prandium, а позже я услышал, как Мелбай отдает отрывистые распоряжения двум мальчикам, сыновьям хозяйки. Мало того, впоследствии я не раз видел, что она осмеливается разговаривать в такой же манере со своей хозяйкой. Таким образом, я догадался, что Мелбай была в доме не совсем служанкой, а Денгла не совсем хозяйкой, но прошло довольно долгое время, пока я осознал, какие отношения их связывают на самом деле. Похоже, что настоящими слугами в этом доме, даже рабами, были мальчики, сыновья вдовы. Робейну и Филиппусу еще не исполнилось и двенадцати лет, и они, пожалуй, не отличались красотой или общительным характером. Однако мальчики хорошо вели себя за столом как в тот первый день, так и во время последующих трапез, – вообще всегда в тех случаях, когда я имел редкую возможность быть в их компании. Похоже, бедняги были запуганы донельзя и старались быть невидимыми, потому что и мать, и Мелбай всегда находили им какое-нибудь дело или громко приказывали братьям скрыться с глаз долой.
На второй день я ушел рано утром, сославшись на то, что мне надо искать работу у скорняка. Разумеется, ничего подобного я делать не собирался, просто мне хотелось взглянуть на город, так сказать, новыми глазами. Поразительно, как много вещей я увидел, будучи Веледой, – тех самых, которых не замечал, когда прогуливался по улицам в облике Торнарекса. Теперь, находясь среди простых людей, а не взирая на них с высоты знатного положения, я мог наблюдать, чем они занимаются, тогда как прежде они останавливались, чтобы приветствовать меня, или освободить мне дорогу, или прекратить свои споры, или подставить руку, прося милостыню. Теперь же каждый продолжал заниматься своим делом, никто даже не обращал на меня внимания.
Я наблюдал, как гончар уронил изящную погребальную урну, когда поднял ее со своего гончарного круга и понес в печь для обжига; я увидел, как он идет, прихрамывая, потому что та его нога, которой он крутит круг, гораздо крепче и мускулистей другой. Я наблюдал, как мать семейства моет сундук для тканей, а затем отрывает кусок с вращающегося цилиндра и вращает его туда и обратно по плоской поверхности и выжимает. Я видел резчика камня, полирующего только что вырезанный кусок мрамора пемзой; бедняга часто останавливался, чтобы откашляться и сплюнуть мокроту, ведь хорошо известно, что резчики камня, как и рудокопы и камнеломы, обычно умирают молодыми из-за болезни легких, которую греки называют phthisis (изнурение).
Еще я заметил теперь, будучи Веледой, что есть в Виндобоне один особый звук. Разумеется, ни Торнарекс, ни патриции никогда не различали шумов такого густонаселенного и оживленного города. Это была какофония звуков, издаваемых копытами и колесами, к которым присоединялись ржание и крики вьючных животных, лай собак, визг свиней, кудахтанье кур. А еще стук плотницких молотков, лязг, издаваемый слесарями, звон монет у менял, громыхание катящихся бочонков с вином, бренчание и пиликанье уличных музыкантов, вопли разносчиков и странствующих брадобреев, пронзительные крики пьяных воинов и прерывистый женский визг или рычание бьющихся на кулаках мужчин. Но теперь я слышал пение. Женщина, мывшая сундук, пела; гончар мурлыкал,
