– Так-то оно так, – говорю, – а ты сообрази: сколько времени торчал на Зяби Ларсен? Сколько времени архистарейшины подбирали кандидатов в экипаж? Уж точно не меньше недели, а то и двух. Как ты думаешь, сколько за это время на Зяби случилось покоенарушений второй категории? Уж точно не четыре, а куда больше!

Ипат задумался.

– Ну, – сказал он наконец, – может, взяли тех, кто оказался поближе к столице…

– Меня тоже? Из Земноводска этапировали, между прочим. Не ближний свет.

– Ну? – пробубнил Ипат. – Что ты этим хочешь сказать-то?

– А то, что нас подбирали не просто так. Это я только сейчас понял. Все думал: зачем нам Семирамида? Ну, дурная же баба, даром что сладкоголосая. А вот зачем: Сысой как-то, уж не знаю как, понял, что она умеет… ну, предчувствовать, что ли. По-научному это называется интуицией. Вот и получается: ты – самый старший, самый осторожный и вообще правильный мужик, тебя надо сделать командиром, меня – пилотом, потому что мне это нравится и еще потому, что росту я мелкого, мне сподручнее объезжать корабль, пока он еще мал, Ной – жулик, а значит, переговорщик из него выйдет хоть куда, ну а Семирамида – навигатор. Гляди, как все сходится.

Ипату, конечно, понравилось, что я его назвал правильным мужиком, похвалу все любят, а насчет его дремучести я, понятное дело, и не заикнулся. Но тут он показал, что не очень-то дремуч; во всяком случае, здравый смысл ему не изменил.

– Ну, Семирамида – ладно… – говорит. – Может, ты и прав. А Ной? Жулик он, а не переговорщик. Жуликом был, жуликом и состарится.

– В узде его надо держать, – отвечаю. – Сысой в этом смысле на тебя надеется, я уверен. А еще могу спорить, что насчет пользы от Семирамиды Ной давным-давно догадался, только молчит.

Ипат задумался, но очень ненадолго.

– Морду ему опять набить, что ли?

– Зачем морду? Не выпускать из корабля до поры до времени – и хватит с него. Сами пойдем на переговоры. Может, сами и справимся.

– А Илону возьмем? – спросил Ипат. Как будто я командир, а не он.

Тут уже мне пришлось задуматься. Взять Илону – Ипат при ней будет робеть и неметь, а на переговорах это вредно; не взять – Ной, чего доброго, замыслит какую-нибудь комбинацию и начнет пудрить мозги дарианке, а она чистая и добрая, как дитя. Нет, думаю, так совсем не годится.

– Возьмем.

Ипат расцвел, и мы пошли на посадку, выбрав место вблизи самого крупного местного города. Нашли какой-то пустырь, на него и сели. Пока садились, я заметил, что самые крупные здания в городе двух типов: квадратные башни и ступенчатые пирамиды, – и велел «Топинамбуру» стать квадратной башней с пирамидой наверху и цвет поменять, чтобы не сильно выделяться. Пусть, думаю, местные от нас не слишком шарахаются. Ну, стоит посреди пустыря дом, и что тут странного? Только то, что вчера его не было?

Поудивляются и перестанут. Это все-таки лучше, чем огорошить туземцев чем-нибудь совсем непривычным.

– Эклектика, – заявила Семирамида, когда я объяснил нашим, на что теперь похож корабль.

Ей сказали, чтобы не умничала.

Ной попросился выйти, чтобы посмотреть на корабль со стороны, только я ему это устроил иначе: «Топинамбур» вырастил стебель длиной с пожарную кишку и выдал нам свое изображение. Ной даже виду не подал, что разочарован.

– А ты обнаглел, – сказал он мне вроде бы с одобрением и больше ничего не сказал.

Корабль тем временем произвел анализ воздуха и почвы – кислорода маловато, азота и углекислоты, наоборот, многовато, но в целом жить можно. А если и есть на планете такие микробы, которых он при первом анализе не обнаружил, то это не беда: никакой микроб не убивает сразу, а «Топинамбур» нас в два счета вылечит. Продеремся сквозь кисель и разом выздоровеем. В смысле, выздоровеют те, кто пойдет на переговоры, то есть я, Ипат и Илона.

Только никуда мы не пошли, а сидели и ждали, когда местные сами к нам заявятся. Ждать пришлось недолго: глядим – из города к нам валит целая процессия. Вроде люди. Одеты в какие-то балахоны белого и желтого цветов, причем белобалахонники держатся отдельно от желтобалахонников, так что можно считать, что к нам движутся две процессии, а не одна. Бок о бок идут и не смешиваются.

При этом еще и машут ветками каких-то растений. Я сначала подумал, что они этак от комаров отмахиваются, а «Топинамбур» решил, что я ему мысленно задал вопрос, и доложил: в пределах чувствительности его внешних рецепторов никаких комаров, а равно слепней и мошек не обнаружено. А потом я сообразил, что ветки не из-за комаров, а из-за нас. Вроде как знак почтения.

На Даре нас приветствовали как дорогих гостей, а здесь сразу начали почитать, хотя мы им еще ни одного слова не сказали. Это что-то интересное!

– Дикари, – сразу определил Ной и скривил рожу, а Ипат велел ему заткнуться.

Тут обе процессии приблизились настолько, что уже можно было и лица разглядеть. Что-то в них было не так. Я взял, да и приблизил изображение. Семирамида как глянула, так и онемела, только ненадолго. А потом как завопит во всю мочь:

– А-а-а-а-а-а-а!..

Ей-ей, это было хуже механической сирены, когда полиция за кем-нибудь гонится или пожарные спешат на пожар. Хоть уши затыкай. Илона и заткнула, а я стерпел. Потому, может, и не заорал сам. А было с чего заорать.

Ну, что физиономии у туземцев синеватые, это еще полбеды. А вот что у них по три глаза, уши-лопухи и носы вытянуты трубочкой, ни дать ни взять слоновьи хоботы, да еще отороченные какой-то бахромой, – это уж чересчур. Когда туземцы подошли совсем близко, то стало видно, что у них еще и туловища коротковаты, а руки и ноги, наоборот, длиннее, чем нужно, поэтому все они смахивали на каких-то насекомых. Если бы к нам приближался один такой урод, то еще ладно, у нас численный перевес, но их было с полсотни, так что мне стало малость не по себе. Не сразу и вспомнил, что внутри корабля нам ничего не грозит.

Приблизились они и разделились – белобалахонные пошли обходить «Топинамбур» слева, а желтобалахонные – справа. Галдят что-то, ветками машут, синие руки к кораблю протягивают, однако не трогают и вообще держат дистанцию. Потом гляжу – белобалахонники все разом пали на колени и давай кланяться как заведенные, а те, что в желтых балахонах, помедлили и тоже опустились на колени, только уже не так дружно. Мы молчим. Они видят, что ничего не выходит, и давай петь. Хором поют, слаженно, а ничего не понять. Вдобавок не все они поют – некоторые дудят в свои хоботы, изображая музыку, только