Глава одиннадцатая

Его разбудил бледный луч утреннего солнца. Мальчик лежал лицом вниз на потертом ковре у себя в комнате. Он замерз, все тело болело, и несколько мгновений он не мог понять, почему лежит на полу, а не в постели. Вспомнив призрачное ухмыляющееся лицо, Льюис вскочил на ноги и стал оглядываться в поисках дневника Мартина Барнавельта. Но от книги не осталось даже пепла – она сгинула в каком-то фантастическом огне. Собравшись с духом, Льюис выглянул в окно.

Все было как всегда. Утреннее солнце пробивалось сквозь дымку молочно-белых облаков. По лужайке были разбросаны мокрые ветки и листья, сорванные ночной грозой. Льюис распахнул оконную раму и высунулся наружу. Стена под окном была отвесная – никакого карниза, на котором можно стоять. Тот, кто заглядывал в окно, очевидно, умел летать. Льюис вспомнил строчку из пьесы, которую они с дядей Джонатаном, Розой Ритой и миссис Циммерман смотрели прошлой весной: «Зло станет правдой, правда – злом, взовьемся в воздухе гнилом»[8]. Пьеса называлась «Макбет», а слова произносили три ужасные ведьмы. «Шекспир знал, о чем писал», – мрачно подумал Льюис.

Надо было что-то делать. Лучше всего, конечно, было бы показать дневник дяде и рассказать обо всем, что они с Берти нечаянно натворили в лабиринте. Но дневника больше нет, и остается надеяться, что Джонатан поверит ему на слово. Льюис и сам понимал, что при свете дня вся эта история звучала совершенно безумно. Но ведь дядя Джонатан был волшебником и казначеем Общества волшебников округа Капернаум, так что, возможно, его удастся убедить в том, что они имеют дело с неким дьявольским заклятием. Льюис оделся и подошел к двери в комнату дяди. Мальчик тихонько постучал, но никто не отозвался. Тогда Льюис постучал громче.

И опять никакого ответа. Льюис повернул ручку, и дверь открылась. Мальчик вошел и огляделся. Все было на своих местах: на тумбочке лежали дядины трубки и ершики, вышитый кисет для табака, бумажник, карманные часы с цепочкой, толстая перьевая ручка и фонарик. Большой, видавший виды чемодан стоял на подставке у изножья кровати. В шкафу висела дядина одежда. Простыни и подушка были смяты – значит, в постели кто-то спал.

Но самого Джонатана Барнавельта в комнате не было.

Забеспокоившись, Льюис спустился вниз. Может, дядя Джонатан и кузен Пелли уже завтракают. Но нет, в столовой тоже было пусто. Льюис заставил себя выглянуть в окно. Лабиринт стоял спокойно, но в бледном утреннем свете он выглядел мрачным и темным, а под разросшимися кустами лежали глубокие зеленые тени. Льюис вернулся на кухню, поймав себя на том, что идет на цыпочках. В коридоре было темно, но когда он щелкнул выключателем, свет не зажегся – электричество еще не починили.

Льюис робко открыл дверь. Миссис Гудринг неподвижно сидела за столом, сложив руки на коленях. Она смотрела прямо перед собой, уставившись на кухонную плиту. Когда Льюис вошел, миссис Гудринг медленно повернула к нему голову. Это выглядело очень странно, потому что ее плечи остались на месте – повернулась только голова, как у механической куклы.

– Что тебе надо? – спросила миссис Гудринг. Ее взгляд был пустой и холодный.

Льюис сглотнул.

– Я… я искал дядю, – выдавил он.

Миссис Гудринг посмотрела на него, а потом сухо ответила:

– Мистер Барнавельт и твой дядя ненадолго уехали. Я позабочусь о тебе, пока они не вернутся.

– О, – сказал Льюис. – А… а Берти дома?

– Берти? – резко переспросила миссис Гудринг, словно впервые услышала это имя. Помолчав, она добавила: – Мой сын не сможет сегодня с тобой играть. Почему бы тебе не пойти на улицу? Там есть интересный лабиринт, в котором ты сможешь поиграть один. – Миссис Гудринг улыбнулась, хотя лучше сказать, оскалилась, точно злая собака – в ее улыбке не было ни капли дружелюбия.

Льюис уже понял, что с миссис Гудринг что-то не так. Он попытался улыбнуться в ответ, но не смог.

– Эмм… нет, спасибо. Там… наверное, еще сыро после дождя. Я лучше почитаю у себя в комнате.

Миссис Гудринг не ответила, и Льюис добавил:

– А можно мне что-нибудь поесть?

Повернув голову тем же странным движением, миссис Гудринг встала из-за стола. Скованной походкой она прошла к буфету, открыла дверцу, потом другую, как будто не знала, где что лежит. Наконец обнаружив буханку домашнего хлеба, миссис Гудринг положила ее на тарелку, затем прошла к холодильнику, не без труда открыла его, достала кувшин молока и поставила на стол рядом с тарелкой. Потом она опять села на стул и уставилась перед собой.

– Эээ… спасибо, – сказал Льюис. Он взял из ящика приборы, а с полки над холодильником тарелку и стакан. Есть ему, по правде говоря, не хотелось, но мальчик отрезал себе кусочек хлеба, намазал его маслом и съел, запив молоком. Потом он убрал все со стола и помыл посуду в раковине. Миссис Гудринг даже не взглянула на Льюиса, когда он вышел из кухни.

Мальчик поспешил обратно в комнату дяди. Он раскрыл чемодан и осмотрел лежащие в нем вещи, потом проверил шкаф. Рубашка и брюки, которые были на дяде вчера, валялись на полу шкафа. Красная фуфайка и твидовый пиджак аккуратно висели на вешалке вместе с чистыми брюками и рубашками. Насколько Льюис мог судить, Джонатан не собирался никуда ехать. Что-то здесь не так.

Льюис вернулся в свою комнату и стал рыться в чемодане, пока не отыскал маленький блокнот, где был записан адрес констебля Двиггинса. Спустившись вниз, он обнаружил телефон на маленьком круглом столике у лестницы. Это был старинный аппарат с двумя рожка́ми, один из которых надо держать у уха, а другой у рта. У него даже не было наборного диска. Льюис снял слуховой рожок и несколько раз нажал на рычаг – он видел, как герои в кино это проделывали. Ответила девушка-оператор.

– Мне нужно связаться с констеблем полиции Генри Двиггинсом из Лондона, – тихо сказал Льюис. – Я не знаю номера, только адрес. – И он назвал улицу и дом.

– Одну минуту, – ответила телефонистка. Несколько секунд в трубке