Я посмотрел на морскую гладь. Там, впереди, где виднелся корабль, сейчас виднелся столб дыма. Волны кидали наш корабль из стороны в сторону, как скорлупу. Сразу стало казаться, что судёнышко слишком хлипкое и оно не выдержит волн.
Мила. Цветик. Они звали на помощь. Оказались в воде. Их корабль подбили. Я слышал их. Чуть не находился с ними рядом, когда они схватились за обломок корабля. Это спасло их на какое-то время. Они не утонули сразу, а вынуждены были умирать медленно от ожогов и отравления морской водой. Что было лучше, я не знал. Они продолжали держаться на воде и молить о спасении, которое им не полагалось. Все корабли переполнены. Потерпевших кораблекрушение не было возможности взять на борт. Я это понимал, но я им врал. Давал надежду, что скоро их спасут.
Когда есть возможность общаться мысленно — это одновременно хорошо, и одновременно пытка. Та пытка, которую нельзя пожелать врагу. Врать дорогим людям, что всё хорошо. Что на воду спущены лодки, которые сейчас их поднимут на борт. Нужно только не сдаваться.
Зачем я это говорил? А как сказать дорогим людям, что впереди лишь смерть? Как сказать ребёнку, что ты не всемогущий герой, который придёт на помощь? Что вместо их спасения, ты лежишь между бочек и не можешь пошевелиться от фантомной боли, которую чувствуешь всем телом. Слишком тесная связь. Слишком много времени мы прожили вместе, чтоб можно было всё так легко перечеркнуть и не чувствовать. Наша слабая пята. То, что может свести с ума любого.
Я утешал. Прощал. Именно это хотела услышать Мила, и это она услышала. Ошибка. Возможно это и была ошибка с её стороны. Сбежать от меня. Бросить. Но она попыталась спастись. Попыталась исполнить мечту о независимости. Возможно так она хотя бы умирала с чувством, что прожила жизнь не зря. А Цветик… С ней было сложнее. Она верила в меня слишком сильно. Мы разговаривали с ней до темноты. Когда почти подплыли к тому месту. Только тогда её не стало. Как и не стало части меня.
Это был налёт киберморфов, которые хотели уменьшить количество беженцев, которые прибывали на материк звероморфов. Всё логично. Всё правильно. Они боролись за свой народ, за своих женщин и детей, уничтожая наших. Места под солнцем было мало. На всех его не хватало. Поэтому и совершались такие налёты. Ещё были налёты на лагеря беженцев около портов. Но об этом я уже узнал позже.
После боли пришла пустота. Эмоциональное выгорание. Меня словно выключило из жизни. Я лежал на палубе и смотрел в пустоту ночи, понимая, что у меня ничего не осталось в этой жизни. Раньше смыслом была семья и работа. Семьи больше нет. Вся моя работа полетела в пропасть. Может её уже сожрала гниль. Какое-то время я держался на злости к Миле. На невольном желание её найти. Хотя и не признавался в этом. Потом хотел… Какая разница что я хотел, если этого больше не было? Не было смысла, чтоб двигаться дальше. Никаких эмоций. Только пустота. Такая пустота, что замораживала все чувства.
Ещё недавно я так радовался, что мне удалось выжить, подняться на корабль. Сейчас же моя жизнь казалась такой пустой и глупой, а та радость — кощунством.
—Плачьте и скорбите! Пока не начали завидовать, — рассмеялась сумасшедшая. Она разгуливала по раскачивающейся палубе, как по нормальной дороге, словно не чувствовала качки. Что-то бормотала.
Может эта дура и права. Сейчас я готов был с ней согласиться. Мы так стремимся к чему-то. Бежим. Радуемся, когда достигаем и вновь ставим очередную цель, не понимая, что всё это такая ерунда, которая порой не стоит усилий. Мы хотели выжить. Пробирались по умирающей земле среди таких же напуганных и ничего не понимающих беженцев, которым больше не было места в этом мире. Мы оказались на побережье в бесконечной очереди. И получили заветное место. Сколько было лишений и страха — тут же не посчитать. Я примерно представлял, что перетерпела Мила, чтоб получить это заветное место на корабле. И всё это ради чего? Ради того, чтоб найти смерть? Глупо. Нелогично. Любое усилие должно вознаграждаться, а не быть путём к финалу жизни. Я этого не понимал. Как и не понимал, зачем теперь шевелиться. Почему просто не лечь и не умереть прямо здесь, на этой палубе. Зачем стараться, когда всё это пустое? Ради чего? Ответов нет. А если нет ответов, то остаётся только закрыть глаза…
—Они умирают, а мы продолжаем жить. Хорошо это или плохо? Ответил бы кто, ла ответа нет. Ешь. — Сумасшедшая вложила мне в руку кусок сухаря.
—Не хочу.
—Надо. Мы умираем, мы живём. Когда живём, то едим. Когда умираем, то кормим червей и растений. Так?
—Не знаю.
—Не хочу! Не знаю! А что ты знаешь? Что ты хочешь? Для чего ты здесь?
—Меня здесь не должно было быть. Чужое место только занимаю, — пробормотал я.
—А это не тебе решать, чьё место ты занял! Если ты здесь, то это для чего-то нужно. Мы сами порой не знаем для чего живём и почему смотрим, как уходят близкие. Думаешь ты один потерял родных? Здесь у всех своё горе.
—Вот и не мешай мне жить в своём горе, — пробормотал я, закрывая глаза, чтоб провалиться в слабость и забыться в своем горе. Сильные руки схватили меня за волосы. — Ты…
—Посмотри от чего ты отказываешься? Посмотри от чего прячешься! — крикнула она почти в ухо.
Солнце слепило глаза. Я всё это время лежал в тени среди бочек, почти спрятавшись под тюками. Я прятался от мира, прятался, изображая из себя крысу. Теперь же солнце обжигало лицо, которое забыло что такое солнечный свет. Кожа натянулась. Я чувствовал, как начала циркулировать кровь. Тело наполнялось энергией. Яркое небо, облака, морской воздух и жара, которая разрывала лёгкие, что уже забыли как дышать. Похоже я и не заметил как впал с горя в анабиоз. От горя остановил все функции организма, потому что потерял смысл существование. Иссушенное тело с радостью начало впитывать солнечные лучи, заставляя вновь почувствовать как это жить. Даже если и не было желания, но гормоны
