Грохнуло вновь, потом еще и еще. По поезду стреляют! Сквозь стон людей, разом ломанувшихся к выходу из вагона, пробился отчетливый звук бубнящих винтов. Вертолет!
Андрей первым выскочил из консервной банки, в которую превратился вагон. Не думая, не пытаясь понять, что именно происходит. Только бы выбраться наружу, пока стальную скорлупу не изрешетили пулями.
Ливадов сиганул на траву и, согнувшись, пробежал вдоль рельсов к соседнему вагону. Грузовой, в него доверху отсыпали угля. Придавленный к железнодорожному полотну многотонной тяжестью, он хоть и сошел с рельсов, но не накренился и стоял ровно. Андрей нырнул под него и быстро пополз по шпалам, чтобы укрыться за парой колес. Многосантиметровая сталь и гора каменного угля сверху должны укрыть от пуль и осколков.
Идет бой. Поезд атакован, и нападение удалось. Состав потерял возможность двигаться и огрызается только из легкого стрелкового оружия. Андрей каждую секунду ждал, что бойцы «Белой головы» ответят крупным калибром, но ничего, кроме пальбы из автоматов и ручных пулеметов, не слышно. Зато по поезду бьют трассирующим огнем сразу несколько автоматических пушек. Из рощи внизу.
Железная дорога шла по возвышенности, плавно опускавшейся к густой посадке в полукилометре отсюда. Нападавшие, укрытые зеленкой, вели плотный огонь по голове и хвосту поезда. Зенитки за мешками с песком на передней и задней платформах, скорей всего, уже приказали долго жить – не огрызаются.
Часть огня нападавшие перевели на середину состава, где должны были вести бой два бронированных вагона, но и они почему-то не отвечали. Стодвадцатимиллиметровые пушки и тяжелые пулеметы молчали, ракеты тоже. Бойцы «Белой головы» отстреливались только из ручного оружия.
Бежать! Но куда? С другой стороны от железной дороги тоже стреляют. Легкие пулеметы. Невидимые стрелки засели в высоком кустарнике. Там явно второстепенная позиция. Пресекают возможный отход от поезда в их сторону и сеют панику. Пулеметные очереди разносили стекла пассажирских вагонов и косили людей, оказавшихся на линии их огня.
Вопли и стоны. Забывшись, одурев от страха, некоторые носились вдоль вагонов. Если перебирались на сторону пулеметчиков в кустах, смерть находили сразу. Однако большинство из тех, кто выбрался из поезда, сообразили залезть под вагоны и залечь за колесами либо просто распластаться на шпалах. И слева, и справа от Андрея перепуганные до полуживотного состояния люди, и не отличишь – господа это или неграждане.
Бойцы из сопровождения поезда пытались отстреливаться сразу в обе стороны. Получалось плохо. Стрекот их штурмовых винтовок и ручных пулеметов, что вели бой у тепловоза и в самом хвосте состава, едва слышен. Звуки стрельбы глушила работа вертолетных лопастей, что рвали воздух прямо над уже почти поверженной змеей поезда. В небе кружила четверка черных вертолетов.
Одна из машин зависла над одной точкой, развернулась носом к составу и выпустила сразу две ракеты. Две стрелы с огненными хвостами вонзились в середину поезда. Взрыв, грохот. Андрей вжался в шпалы, зажмурился.
Кашляя от поднятой пыли, долетевшей от эпицентра попадания, Ливадов открыл глаза через несколько секунд и приподнялся. Чтобы успеть увидеть две новые ракеты с другого вертолета, и опять взрыв и пыль.
– Плохо дело! – вырвалось у Андрея.
Их убивают, а он не понимает, как выбраться из смертельной передряги.
Глава 27
Загон
Такси остановилось на перекрестке у очередного светофора перед широким проспектом с оживленным движением.
– Нам прямо, – пояснил Дмитрий.
– Получится там проехать? – Девушка указала на красно-белый шлагбаум, что перегородил проезд в новый квартал, он был отделен от остальной части двести одиннадцатого сектора.
– Для граждан проезд и проход свободный, – ответил таксист. – Полуграждане имеют право пересекать подобные районы только в автобусах, которые идут без остановок. Например, по пути на работу. В остальных случаях для полуграждан это запретная территория.
– Там тюрьма? – поинтересовалась Ливадова.
– Нет. Это Загон, я о нем говорил. Внутренний сектор двести одиннадцатого, предназначен для рабов, а за ним промышленная зона. – Дмитрий доводил информацию для пассажирки по-военному кратко и четко.
Загон выглядел не только запретной, но и закрытой территорией. Его окружал забор из вертикальных металлических прутьев, меж которых натянута сетка из квадратных ячеек. Держалась конструкция на столбах с прямоугольным сечением. Все окрашено белой краской. Кроме самой колючей проволоки над ограждением, чьи пять рядов смонтировали с уклоном внутрь квартала. За забором однотипные жилые панельные многоэтажки песочного цвета.
– Выглядит как концлагерь.
Дмитрий изучающе взглянул на девушку.
– Нет, это не концлагерь. Правда, для тех, кто внутри, выхода из него почти нет.
Ливадова смотрела на проезд в Загон. Если в предназначенных для полуграждан кварталах двести одиннадцатого восторжествовала анархия, а закон, поджав хвост, сбежал с контролируемых уличными бандами районов, то сектор для рабов производил совсем иное впечатление.
Он походил на тюремное поселение. Проезд за шлагбаумом мог закрываться воротами, чьи створки сейчас были прижаты к забору. Справа от проезда располагался блокпост. Двухэтажное здание, обнесенное бетонным ограждением с прорезями для стрельбы из позиции стоя.
Слева сразу два полицейских бронеавтомобиля с пулеметами на крыше. По обеим сторонам дороги стояли полицейские в экзокостюмах, вооруженные автоматами. Всего у въезда в Загон девушка насчитала четырнадцать человек в темно-синей броне.
– Зачем так? – Женька кивнула на блокпост, когда миновали поднявшийся при приближении такси шлагбаум.
– За этим забором все является собственностью Корпорации. Полиция охраняет ее имущество.
– И люди тоже собственность? – зачем-то спросила Женька. Словно и не принадлежала сначала Трансрегиональному университету, а потом Владимиру Воронцову.
– Собственность, конечно, – ответил Дмитрий. – Разве это вас удивляет?
– Нет, – Ливадова вздохнула, – не удивляет.
– К тому же, – продолжил таксист, – в данном районе высокая террористическая угроза.
– Здесь?
– Именно. Как ни странно, люди всегда борются за свои права, – говорил Дмитрий с неприкрытым раздражением, – даже рабы. У тех из них, кто живет в двести одиннадцатом, нет другого способа заявить о себе, кроме террора.
– А вы откровенны.
Дмитрий метнул на девушку взгляд-молнию.
– Мы свободные люди. Можем иметь собственное мнение, – ответил он. – Это наше законное право. К тому же я не сказал ничего, что не сказано в новостях. Ах да. Забыл добавить, что права у рабов конечно же мнимые.
– Разумеется.
Женька подумала, что сказанное про свое мнение звучит как заученная фраза. Словно Дмитрий часто ее повторяет. Но и сама Ливадова не была искренней, когда притворно согласилась, что у рабов прав быть не может, тем более побывав в этой шкуре. Все люди равны с рождения, но только не в фашистском государстве-корпорации, где Евгения уже несколько раз слышала, что прежняя Россия умерла.
Девушка разглядывала сектор для рабов. Он не был похож ни на один город, какой Ливадова когда-нибудь видела вживую либо по телевизору или в сети. Желтый автомобиль ехал по вымершей улице. Абсолютно пустой, ни одного пешехода на тротуарах, вымощенных ромбовидной плиткой. Куда ни посмотри, людей нет, кроме периодически встречающихся на перекрестках пеших полицейских патрулей.
Все сотрудники
