— Не за что, — ухмыльнулся Рокэ, как будто не замечая, что он по уши в чужой крови. Вылитый синеглазый демон, и хорошо, что свой. — Они что, не заметили нашу третью вылазку?

— Не третью, — скромно доложил Марсель. По ходу разговора им пришлось два раза поменяться местами и ещё кого-то прикончить. — Я сыграл в русалочку.

— Правда? Молодец, — после этого Алва куда-то делся, продолжая, вероятно, кого-нибудь рубить. Это сейчас послышалось?! В каком смысле молодец, в прямом? Похваленный виконт радостно запел очередной испанский романс и только тут заметил, что затея удалась. Стрелков на «Сьюзен» стало в два раза меньше — дорога открыта!

***

Ричарда оставили стрелять, и он был одновременно рад и не рад этому делу. С одной стороны, сидишь в засаде и палишь, не видя лиц, с другой… Зачем ему лица? Очертания каждой фигуры были знакомы до боли. Попробуй спусти курок в живот человеку, который учил тебя вязать узлы. В грудь человеку, который учил тебя грести. В голову человеку, который позволил тебе постоять у штурвала и никому не рассказал. Дик честно ранил пару незнакомых человек, но даже от этого внутри всё скрутило. Промахнёшься ещё несколько раз — капитан отправит в открытый бой на мечах, и тогда…

Чего он боится? Боится ли? А надо? Всё, что могло произойти, уже… не произошло. Дик судорожно сглотнул, думая только об одном и одновременно обо всём. Руки вспотели, револьвер трясло, как его самого, в голову через треуголку напекало солнце. Испанцы расчистили дорогу и стали перебираться на палубу. Вот теперь — абордаж, где же дон Рокэ? Уже тут? Ещё там? Конечно, первое, он всегда впереди. Встречи не миновать, только Ричард не представляет, что ему делать. Хочешь жить — живи…

Живу, а вы? Всё так же смеётесь над верующими и пьёте ром и вино?.. Дик зажмурился и едва не схлопотал пулю, пришлось немного отползти. Успокоиться и дышать, дышать и успокоиться. Кинжал с акульей гравировкой… Хватит! Пора с этим кончать!

Только с чем — «с этим»? Тут так и просится чья-то жизнь…

Он не станет прятаться в трюме, он вообще прятаться не станет. Отец тоже знал, что идёт на верную смерть! Ричард сжал зубы и встал, выпрямляясь во весь рост. К чёрту сомнения, и да поможет ему Господь. Он считал, что поступает правильно, и старается считать так до сих пор, так почему бы при встрече не посмотреть дону Рокэ в глаза? Наверняка он его пристрелит, хотя нет, пусть всё решит поединок. Это будет честно, настолько честно, насколько ещё возможно.

Ногу обожгло болью, и Дик, не сдержав крика, рухнул обратно. Попали! Но кто? Зрение пока не затуманилось, боль обострила все доступные чувства, и Ричард неожиданно ясно разглядел на палубе напротив итальянца из порта. Боцман «Сан-Октавии» опустил револьвер и отвернулся.

Он снова ему сочувствует… Это шанс сбежать! Или не сочувствует, а по своим причинам не хочет, чтобы Ричард вмешивался.

Плевать. Думайте, что хотите. Палуба покачнулась, но это от волн… Палуба мокрая, но это не от крови… Опершись о ящики с серебром, Ричард как мог перевязал ногу выше раны, сжал потуже и обернулся через плечо. Он отправится в трюм и будет защищать добытое до последней капли крови, даже если для этого придётся драться на дуэли.

Если повезло, Хуан уже внизу. Сколько их, десять, двадцать? Не больше двадцати, справится, тем более, скоро подойдут остальные… Но какова наглость, «именем Господа»! Кадис разрушен, сомнений нет. Не родной, но тёплый Кадис… К сожалению, разрушители тоже ещё тёплые, а должны быть уже холодными. Как ледышки.

Силой воли заставляя себя оставаться в сознании, Ричард медленно, но упрямо спускался к трюму. Лестница вблизи, главное — её преодолеть. Здесь тень, и он никого не видит, хотя свои бы уже помогли, а чужие — выстрелили. Долго держался, юноша… Что в бою, что в жизни. Перевязано из рук вон плохо, но что англичане вообще делают хорошо? Глаза захлестнуло пеленой боли, и Дика медленно повело вбок. Повязка… сползла, естественно, надо было заняться ею всерьез. Если сейчас рухнешь от потери крови, будет нездорово, а ты не рухнул только из-за дурацкого упрямства — что ж, хоть какая-то от него польза. И куда же, в трюм? Врёшь, не дойдёшь… Надо толкать и за борт, и все будут рады.

Шаг, ещё шаг… Всё! Это конец. Услышав со стороны свой собственный стон, Ричард полетел вниз, уверенный, что вот-вот встретит носом сырые доски. Но нет, его поймали… Часовые! Ну конечно, это часовой. Ни черта не видно и не слышно, кроме шума в голове и кровавой пелены перед глазами. Нога отнимается… Самоуверенный дурак, куда деваться… Ты выглядел так же, глотая проклятые отцовские травы. Упрямство города берёт, и оно же их губит. Пошевелиться было трудно, ещё труднее — сфокусировать взгляд, побочные эффекты — они такие, только бреда недостаёт. Дик решительно тряхнул головой. Идти. Идти вперёд. Часовой пропустит, ему сражаться надо, лейтенант Окделл просто спустится охранять сундуки… Ведь испанцы не дойдут досюда, не дойдут же, верно?

— Gracias, — пробормотал Ричард, опираясь на руку дежурного матроса. Ему не помогли, но не позволили упасть. Темно, Господи, как же темно! Дай сил добраться до трюма, дай сил выжить.

— Vive.

Ступеньки казались бесконечными, но внизу ему полегчало. Ричард нащупал рукой свою шпагу, затем — осторожно — ногу, затем первые заветные сундуки. Здесь горела свеча и толпились люди, они тоже защищают добычу, они свои!

— Ранен, парниш? — добродушно спросил какой-то усач в матроске, подбираясь к нему с лампадой и хмурясь. — Нехорошо… Сейчас мы поможем.

— Gra… спасибо вам большое…

Дик закрыл глаза, чтобы не видеть, как добрый матрос возится с его ногой. Ничего не кончено, но он в безопасности. Ничего не…

Vive.

«Живи».

— Ты куда? — Ричард рванулся на ноги и с криком упал обратно. — Сиди, парень, сиди… тебе бы лежать…

— Там, — услышал он свой стон, — на лестнице…

— На лестнице никого нет… Померещилось тебе, что ли?

— Да бред у него, не слушайте, лечи молча…

Не померещилось. Дик уставился на пламя свечи за стеклышком. Оно отдавало синим… синее море, синие глаза… В последний раз, когда они виделись, эти глаза были закрыты. Кинжал на боку потяжелел, будто карман набили чистым золотом.

Ногу ему перевязали получше, вниз ещё не пробрался ни один испанец — атмосфера в трюме стала веселее. Ричард попробовал улыбнуться, хотя на языке так и вертелись испанские слова.