— Они не здесь! — захныкал напуганный матрос. Чёрт возьми, да ведь это не усатый лейтенант какой-нибудь, а прыщавый подросток! Любят эти англичане малолеток нетренированных на борт брать… — На соседнем! На «Генрихе»! Только не убивайте…
— Значит, на «Генрихе». — Марсель не успел даже вскрикнуть, как старпом резанул мальчишку кинжалом. Тот заскулил, но тихо и удивлённо — рана не рассекала шею, а всего лишь алела на предплечье и явно была не смертельной. Наткнувшись на взгляд обалдевшего виконта, Хуан бросил на ходу: — Иначе его товарищи решат, что выдал без сопротивления. Идите за мной, месье виконт, вы займётесь пленными.
Видимо, это всё было оговорено заранее, потому что они оставляли на английской палубе Рокэ и Луиджи, и ещё нескольких испанцев, забравшихся чуть позже. Забрасывая крюк на палубу «Генриха» и надеясь, что у англичан весь порох вымок, Марсель порадовался про себя, что священники не на «Камелоте». Название ему не понравилось совершенно, и лезть туда не хотелось.
Комментарий к 7. «Люби врага своего»
https://vk.com/the_unforgiven_fb_re?w=wall-136744905_3220
========== 8. «Темнота» ==========
1587
Ещё не стемнело, солёный ветер врезался в кожу, сдувал жару и разгонял облака. Опытные моряки знали, когда будет шторм, сегодня все молчали — должно обойтись. Ричард не боялся непогоды в океане, да и вообще страха не было — одна досада: он не только оказался не на «Камелоте», не взяли даже на «Генриха» — судно, куда перепрятали священников.
Привкус морской соли напоминал о былых штормах. Дикон отказался отсиживаться в кубрике, он отлично знал, что делать в шторм, и был готов спускать паруса и сбрасывать балласты. В основном его подгоняла память судна — ведь это «Ланселот», он всегда останется «Ланселотом», как ни назови! Всё обошлось удачно, испанцы умели не злить волны, но сам он промок насквозь. Только забившись по старой памяти в бывшую каюту отца, мальчик понял, что не только промок, но и продрог до костей. На палубе почему-то холодно не было — разве что мокро и немного страшно, попав же в сухое помещение, он начал дрожать.
— Всемогущий Боже, вечное спасение верующих, — стуча зубами, пробормотал Дикон, неудачно стягивая с себя рубаху. Ткань словно примёрзла к телу и не хотела отдираться. — П-помоги мне…
— Что-то мне подсказывает, ждать помощи свыше ты будешь долго, — насмешливо сказали сзади. Дикон подскочил и задрал голову на голос — дон Рокэ всегда подкрадывался незаметно, что на корабле, что в открытом море. — Повернись.
— Не надо м-мне помогать! — запротестовал Дикон и чихнул. Вот ведь нелепость получилась.
— Всё ещё на Бога надеешься? — сложнее всего было привыкнуть к тому, что испанский капитан не верит. Дикона бил озноб, и он не мог сопротивляться, хотя желал. Без мокрой одежды стало чуточку легче, а потом он получил в негнущиеся руки толстое одеяло, размером, наверное, с двух Диконов. — Закутайся и сиди тихо, Библия никуда не денется.
В самом деле, рука по привычке потянулась к столу. Вещи отца были здесь же, разве что немного сдвинуты в сторону и частично убраны в деревянный ящик. В сухом и тёплом одеяле всё ещё трясло, но Дикон уже почувствовал, как начинают оттаивать заледеневшие конечности. Кожу неприятно покалывало, а ещё он расчихался. Вот и помогай теперь на палубе… Странно, почему он там-то не замёрз, снаружи?!
Может, лихорадка будет? Или нет? Дикон видел, как матросы умирали от разных болезней, теперь ему страшно не было. Если он заболеет, вряд ли испанцы станут возиться с занемогшим врагом, пускай и десятилетним… Устроившись поудобнее, насколько это позволяло одеяло и окоченевшее тело, Дикон стал думать о смерти. Он встретится с отцом, Налем и остальными, это хорошо.
Но неужели это будет конец? Настоящий конец всему?
Дрожь потихоньку унималась, потянуло в сон. Привалившись к старой истерзанной годами подушке и цепляясь за края одеяла, как за жизнь, Дикон смотрел перед собой — голову поворачивать было так тяжело! Сколько же он возился с мокрой рубашкой? Дон Рокэ уже переоделся, на нём не было ни одной мокрой нитки. Не считая волос, небрежно стянутых в хвост. Вообще-то, стоило говорить «дон капитан», но Дикон заупрямился и выпалил при всех, что капитана этого корабля звали и всегда будут звать Эгмонт Окделл.
— Что вы делаете? — пробормотал он, только чтобы не заснуть. Дон Рокэ поднёс к столу горящую свечу, света из иллюминатора было совсем мало, и Дикон разглядел вахтенный журнал. — А почему… почему на двух языках?
— Я говорю по-английски немногим лучше, чем пишу. Надо практиковаться.
Зачем ему учить язык врага?! Дикон хотел сказать либо что-то резкое и гордое (хоть раз должно получиться?), либо по-человечески удивиться — да, акцент у капитана был, но он не делал всяких глупых ошибок в разговоре.
— Испанский очень резко звучит… — И что? Вот кто его за язык тянул? Звучит и звучит, сиди и помалкивай, пока за борт не сбросили. Язык работал сам, надо сначала думать, а потом уже говорить.
— Резко, — неожиданно подтвердил дон Рокэ. — Особенно если говорить быстро, а ты мог заметить, что медлить мы не любим.
Потом было что-то ещё, Ричард плохо помнил, но разговор кончился очередным обиженным плачем по оскорблённому «Ланселоту». Сейчас он поражался, как дон Рокэ не выкинул его за борт — десятилетний мальчишка, оставшийся во всём мире один, был ещё и чертовски упрямым и постоянно твердил одно и то же. Речь шла о кораблях, тогда Дик узнал о строительстве «Сан-Октавии». Конечно, дону Рокэ не был нужен чужой корабль, и тогда Дику пришло в голову собрать свой экипаж на «Ланселот» и вернуть судно на родину.
Разумеется, это осталось только мыслью, а сейчас он и вовсе на «Этельстане», вперемешку со своими и чужими офицерами. Почему капитан Рут спрятал пассажиров на «Генрихе»? Эта посудина еле ходит!
С другой стороны… Неплохой обманный ход. Если католики знают, что угроза не в самих моряках, а в спрятанных пассажирах, они ни за что не станут соваться на самый дряхлый кораблик из всей эскадры — ведь туда не упрячут важных пассажиров! Воспрянув духом, Ричард повертел головой
