— Почему я должен доверять тебе?
Смотрит своими карамельными глазами. Пронзает взглядом. Мы будто поменялись местами. Теперь он презирает меня. Я никогда не думал, что моя собственная душа будет для меня потемками. Я ничего уже не понимаю. В голове будто туман. Просто хочется уже разобраться, наладить отношения хотя бы с соседом. А еще пойти к Арису. Потому что я… скучаю по нему? Потому что именно сейчас он мне нужен. Нужен тот, кто сможет поддержать.
Слабость — вот всё, что я ощущаю в этот момент.
— Я хотел помочь, — я устало тру глаза с такой силой, что начинает рябить, — я за каким-то хреном спасал тебя!
Я срываюсь на крик. Томас ошарашен. Да, я не эталон спокойствия. Но сейчас все мое терпение рушится подобно карточному домику.
— Ты понимаешь, что я ненавижу таких как ты?! Я ненавижу таких как Минхо! Да дай ты ему отпор! Зачем ты позволяешь себя бить?! Зачем ты позволяешь насиловать себя?
Я не замечаю, как держу Томаса за плечи. Только сейчас вспоминаю, что он ложился в футболке, но ткань, видимо, причиняла если не боль, то дискомфорт. Я сжимаю обнаженную кожу, чувствую под пальцами тонкие царапины и старые, зарубцевавшиеся шрамы.
Томас закрывает глаза и тень от длинных ресниц лишь сильнее подчеркивает синяки на лице и бледность кожи.
— Провод.
— Что? — от того, что Томас неожиданно начинает говорить, я невольно разжимаю руки, замечая следы от своих пальцев на покрытых родинками плечах.
— Ты спрашивал, чем он меня бьет. Это провод. Зачем? — он открывает глаза. Пустота. Всё, что в них сейчас есть. И это пугает. — Я сам просил. Боль отрезвляет.
Дверь с щелчком открывается и Томас собирается выйти из комнаты. Я хватаю его за руку, и моя ладонь скользит по его запястью. Теплый. Среди всего этого непривычного мне холода он теплый.
— Я же тебе противен, — устало произносит парень.
— Что если это на самом деле не так? — я морщусь, будто произношу не несколько простых слов, а лимон жую.
— Нельзя так быстро сменить гнев на милость, — ухмыляется парень.
— Можно, — зло, хотя на злость еле хватает сил, произношу я. — Если тебе не верится — я докажу.
Томас выдергивает руку из моей. Он даже не хлопает дверью, когда выходит. Просто оставляет её открытой, и я вижу его окровавленную спину, его взъерошенные волосы на затылке и то, какой он взгляд кидает на меня перед тем, как скрыться в своей комнате.
Он смотрит так же, как в первую нашу встречу. Так, будто тонет и просит спасти.
И вместе с этим взглядом рушится моя стена отвращения к этому человеку. Мне становится его жаль. И я начинаю понимать его.
***
Арис говорит, что это синдром отмены. Впрочем, я сам догадывался. Уже неделю я не могу толком спать. Засыпаю только тогда, когда холодные, тонкие руки зарываются ко мне в волосы, перебирая пряди.
Тереза говорит, что я просто становлюсь здесь своим и слишком быстро втянулся во всю эту жизнь. А потому вымотан и обессилен.
А Галли и Минхо ничего не говорят. Только крутятся вокруг меня, как коршуны при виде потенциальной добычи. Даже оба на какое-то время оставляют в покое Томаса и Ариса. Вот только совсем ненадолго.
С момента нашего с Томасом разговора проходит неделя. Мы молчим, видимся лишь на занятиях. Эту неделю я исправно хожу к психологу. Всё так же стабильно прогуливаю групповые терапии. В классе умирает какой-то парень, сидевший на героине. Я даже его имени не знаю, но, когда мне дают на уроке слово в память об умершем, я говорю: «Ну грустненько тип». Ни у кого не вызывает это смеха. Кроме Томаса. Он тихо прыскает, отчего на него почти весь класс смотрит как на врага. Впрочем, на меня смотрят так же. И этот факт почему-то улучшает мое настроение. Вот оно, преимущество наркомании. Мы умеем смеяться над смертью. Хотя и боимся её.
После уроков или же сеанса у психолога я иду не в столовую, как все, а к Арису. Я уже даже забываю, что не стоит вламываться в комнату без стука. Отвыкаю за это время, что помимо меня кто-то может находиться рядом с моим другом.
Но мне уже даже не становится плохо, когда я вижу, как Галли прижимает своими погаными руками хрупкого Ариса к стене. Голубоглазый прогибается в пояснице, кусает пальцы, пока Поултер грубо проникает ладонями под толстовку. Я кашляю, чтобы привлечь внимание. И в какой-то момент мне начинает казаться, что во рту я чувствую… кровь? Металлический привкус настолько отчетливо чувствуется, будто с этим коротким кашлем я выплюнул часть своих органов. Неудивительно было бы. Почти неделю я не сплю. Не ем. Тереза, застающая меня все чаще в компании своего брата, говорит, что я больше напоминаю ей смерть, чем человека.
Понимаю, что все действительно не есть хорошо, когда после занятий я опять иду в комнату Агнеса, а натыкаюсь на Томаса. Тот ловит меня за руку. Такая же теплая, как и раньше.
— Ты вообще ешь? — интересуется кареглазый.
— С чего такой интерес?
Я даже не огрызаюсь. Не ехидничаю. Сил нет.
— Хреново выглядишь. Правда, — теплая рука отпускает мою, Томас отходит от меня и, отвернувшись, коротко бросает: — Я волнуюсь.
И уходит, оставив меня стоять посреди коридора.
Я сломлен. Меня ломает. Всё чаще курю, но к заветному пакетику кокаина не притрагиваюсь. Думаю, что он еще пригодится, а пока что можно потерпеть.
Но срываюсь. После очередного промывания мозга Авой Пейдж я возвращаюсь не как обычно в комнату Ариса, а иду в свою. Чуть шатаясь, я прохожу сразу на кухню, где прекрасно слышен скрип кровати из комнаты Томаса.
«Опять с Минхо. Мда», — всё, что я успеваю подумать прежде, чем все стихает. Спустя минуту из комнаты выходит девушка.
В личном деле Томаса писали, конечно, что его заставали и с девушками, но тогда он был под наркотиками.
Девушка, скорее раздетая, чем одетая, проходит мимо меня в ванну, ничуть не обращая внимания, что кроме неё кто-то вообще находится в помещении. Выходя из ванной, она бросает короткий взгляд на меня, а потом, взмахнув длинными черными волосами, уходит через комнату Томаса. И стоит двери за ней закрыться, как я срываюсь с места.
На измятом покрывале лежит кареглазый, раскинув руки в стороны. Он практически полностью одет: джинсы, кеды, вот только нет футболки.
