Отдав Томасу кружку с чаем и взяв свою с кофе, Ньют ногой подкинул плед, лежавший на полу. Когда парень закинул его на руку, они прошли через зал на незастекленный балкон. Художник поставил кружку на подоконник и обернулся в плед. Пошарив по карманам домашних штанов, он не обнаружил в них ни зажигалки, ни излюбленной пачки Winston.

— Держи, — Томас протянул ему сигарету. Закурив, он приблизился к Ньюту так близко, что мог видеть выгоревшие на летнем солнце кончики ресниц. Прикурив от сигареты виолончелиста, художник не спешил отстраняться. Его завораживали глаза напротив. Карие, без каких-либо вкраплений, цвета кофе или же карамели… Пожалуй, сейчас Ньют не смог бы подобрать точного сравнения. Все мысли из головы испарились. Сразу вспомнился прошлый поцелуй на балконе. Тогда он остался без ответа. А если сейчас…

Ньют отложил дымящуюся сигарету в импровизированную пепельницу, которой служила банка из-под кофе. Забрав сигарету у Томаса, парень отвел руку с ней в сторону и приблизился к виолончелисту так, что кончики их носов соприкасались.

Томас закрыл глаза и первым преодолел расстояние всего в несколько миллиметров. Сначала это было легкое касание губами, мимолетное. Отстранившись друг от друга, чтобы осознать содеянное, всего лишь на мгновение, они снова поцеловались. Одна рука Ньюта была на затылке у Томаса, а другая на талии, прижимая ближе к себе, будто желая слить их в одно целое. Сплавить в одно.

Они целовались размеренно и нежно, так, словно время тянулось сейчас тягучей карамелью, а не стремительно бежало вперед. Целовались, забыв про все вокруг: про то, что их наверняка видно из соседних квартир, про то, что в этом мире вообще кто-то есть.

Плед с плеч Ньюта упал, и теперь Томас чувствовал тепло его тела. Чувствовал шершавыми пальцами каждый позвонок, каждый тонкий шрам.

Томас провел языком по языку Ньюта, чувствуя, как тот прижимается еще ближе, хотя ближе, казалось бы, невозможно. Никто не пытался перехватить инициативу, не было «переплетения языков» и бешеных искр. Все было так, будто они уже много лет знали друг друга. Будто уже много лет были вместе.

Ньют первым прервал поцелуй, чувствуя легкое головокружение. То ли от эмоций, то ли от того, что наконец-то он понял все свои чувства. Художник провел пальцами по губам виолончелиста, тихо шепча:

— Ты бы знал, Томми, какой ты чертовски красивый. Нельзя быть таким идеальным. До каждой черточки. До каждой родинки.

Виолончелист закрыл глаза, вслушиваясь в этот тихий, чуть хрипловатый голос. Ньют продолжал водить тонкими пальцами по лицу Томаса, очерчивая сначала губы, потом нос, а потом скулы. А потом его рука опустилась, и только тогда Том смог открыть глаза и посмотреть на блондина. Тот докуривал почти истлевшую сигарету, а вторая все так же дымилась в банке. Взяв ее, виолончелист встал рядом и, выпуская дым в небо сказал:

— Знаешь, — Томас затянулся, — все оказалось проще, чем я думал.

Парень выпустил в небо колечко дыма, наблюдая, как оно растворяется в утреннем прохладном воздухе. Вспомнив, что Ньют стоит без пледа, Томас поднял его и накрыл парня. Тот улыбнулся и кивнул.

— Все действительно просто, Томми. Я не верю, что есть любовь. Но знаешь… верь я в нее, подумал бы, что это именно она.

Закрыв глаза, художник закусил губу. Эти мимолетные, вроде бы вполне привычные действия, выдали Ньюта с головой. Он уже жалел о том, что сказал, а потому, покрутив в руках сигарету и выкинув ее в пепельницу, парень поспешил выйти с балкона. После улицы тут казалось чуть теплее обычного, а потому Ньют скинул плед и прошел в ванную, вспоминая, что забыл с утра даже просто умыться. Он не ждал того, что Томас за ним пойдет. Хотелось хоть пять минут обдумать всё сказанное. Правильно ли он поступил, признавшись? Надо было охладить голову, поэтому Ньют включил холодную воду и умылся. Почти что ледяная вода бодрила, но мысли упорядочить она точно не могла. А вот заболеть после стояния не в совсем одетом виде на балконе и после холодных утренних процедур можно было запросто, а потом парень поспешил включить теплую воду и завершить утренние процедуры.

Томас подождал, пока в ванной зашумит вода, и только тогда вышел с балкона. Он сразу же прошел в комнату Ньюта, оделся там, набрал смс-ку Терезе, чтобы та подождала его. Стоило парню собраться уходить, как в комнату зашел художник, на ходу вытирая лицо полотенцем. Ньют прошел к шкафу, достал одежду, в которой, видимо, собирался идти в институт, и только тогда обратился к Томасу:

— Если сегодня не занят вечером, то предлагаю тебе придти на гонки. Сегодня самые поздние, начнутся часа в два, не раньше.

Томас на секунду замялся.

— Тебя же отстранили.

-Ну… — Ньют как-то хитро улыбнулся, — меня быстро прощают. Так что я сегодня участвую. Если хочешь, можешь взять с собой Терезу.

Томас рассмеялся:

— Скорее всего эту ночь она проведет не с нами, а с одним очень тебе знакомым азиатом.

В ответ на это Ньют присвистнул.

— Тогда приходи один. Я бы заехал за тобой, но не могу. Надо появиться там раньше. Прости.

— Ерунда, — Томас махнул рукой и вышел в коридор. Обуваясь, он краем глаза заметил, как художник вышел следом. На его плечи уже была накинута черная рубашка.

— Тогда в два на окраине. Буду ждать.

Томас выпрямился, кивнул и, надев куртку, приблизился к художнику. Потрепав его за волосы, Томас кинул короткое «Пока, Ньют» и стремительно вышел из квартиры.

***

В институте Ньюту пришлось долго и упорно выпрашивать у Евы отсрочку на проект, который он прожег сигаретой. Женщина, как всегда, не хотела выслушивать никаких оправданий, но и уговаривать отсрочить ему эту работу Ньют не стал. Попросив всего один раз, парень развернулся и направился к выходу.

— Ладно, — преподавательница вздохнула, — чтобы в пятницу на столе были все работы, которые должен. И будь добр, сдай в срок.

Ньют вспомнил про портрет, который он сдал. Преподавательница, будто поняв мысли парня, отдала ему рисунок.

И только тогда Ньют со спокойной душой вышел из аудитории. Но стоило двери позади закрыться, как парень тут же понесся на тот этаж, где они были с Томасом в первый день знакомства. Стоило хотя бы попытаться перерисовать то, что было. Ньют понимал, что это будут напрасные попытки. Прибежав на этаж, художник сел прямо на пол и начал копаться в портфеле, который редко разбирал. Там скопились все-таки пригодившиеся в данный момент ему акварельные карандаши, а так же неизменный портрет Томаса. Достав альбом, в котором осталась еще