— Соси хуй.
И сбросил.
— Кого это ты так? — спросил Гера, глядя, как Альберт быстро собирается.
Телефон у него снова жужжал вибрацией, но Альберт только кидал мрачные взгляды, не спеша отвечать или сбрасывать.
— Уебок один. Нужен ему, видите ли, участок, на котором приют. И типа отдайте мне, — он явно передразнивал какого-то неведомого альфу, кудесника недвижимости, — а взамен получите семь квадратных сантиметров в болотах под Седкыркещем! А вот хуй!
— Алька… — попробовал урезонить его Гера, потому что в состоянии аффекта тот мог наворотить дел.
— Ой, не лечи меня, — отмахнулся Альберт. — Я помчал. Оторву ему яйца. А ты собирай шмотки потеплее и дуй на вокзал!
Собственно, вот так Гера и оказался в понедельник утром в Архангельске, где его ждал только хозяин квартиры, великодушно предложивший заселиться раньше установленного часа. В такой ситуации Гера оказался впервые в жизни. Было страшно, томительно и безумно круто! Гера готов был визжать и пищать от распиравшего восторга. Но самостоятельно он бы много не навоевал, так что пришлось звонить Никитосу.
— Где ты?
— На парах, — вяло ответил тот. — А что?
— Хочу тебя выцепить с них.
— В смысле?
— Я в Архангельске.
Радостный вопль Ника наверняка расслышал даже Альбертик в Питере.
— Сейчас скину адрес.
— Только… никому больше не говори.
Ник захихикал:
— Ладно, конспиратор. Ким с ума сойдет от счастья.
Топая к универу Ника, Гера тщетно пытался хоть немного унять ползущую вширь улыбку. Щеки уже побаливали. Вот только ровным счетом ничего не получалось. Очень хотелось увидеть Кима, хотя и по Нику Гера тоже соскучился.
Ник вылетел из дверей, стиснул Геру и тут же ломанулся, ухватив его на буксир.
— Давай, шевели ногами! О боже, я прям предвкушаю!
— Что предвкушаешь? — пробормотал Гера в снуд. Было солнечно, но ветер дул ледяной.
Но Ник только загыгыкал и отмахнулся.
Ким болел. Он был бледный, с тусклым взглядом и весь какой-то осунувшийся. И Гера хотел его пожалеть, потому что сезон гриппа, а Кима не дома прохлаждается, а грызет всякие там научные граниты, но потом обратил внимание на его одежду. Было не тепло. Был холод, помноженный на ветрище. А на Киме были драные джинсы, тонкая футболка и кожаная куртка нараспашку. Ну не идиот? Слава богу, Гера все-таки приехал, а то так бы и окочурился, недотепа.
Гера совсем не так представлял их встречу. Он думал о чем-то романтичном, взгляде глаза в глаза и летающих сердечках. А по факту он, злой как тысяча чертей, чеканным шагом топал к изумленному Киме и даже не думал скрывать недовольство.
— А куртка-то зачем? — саркастически выдал Гера, подойдя вплотную. — Шел бы прям так, в футболке.
Ким не сводил с него глаз. А Гере дышалось рядом через раз, и в глупом, надуманном раздражении он черпал хоть какую-то опору.
— Вот дурной, — ворчал Гера, застегивая куртку — холодная, так и есть! — О чем ты думаешь вообще?
Он стянул с себя снуд, черный, вполне себе унисексовый, и замотал на Кима — пришлось на цыпочки вставать.
— Как так можно? А если пневмония?
— О тебе, — прошелестел Ким.
— Что?
— Думаю. О тебе.
И сразу отпустило. Гера остыл и наконец-то взглянул Киме глаза в глаза. Почему такой измученный?
— Гера? — неверяще спросил Ким, вглядываясь в него.
Голоса даже на простое «угу» не было, так что Гера просто покивал. Ким тихо застонал и обхватил, прижался, но недостаточно, слишком слабо, чтобы Геру отпустило. Так что Гера сам подался вперед, вцепился, вжался, стиснул крепко-накрепко.
— Я так тебя ждал, — шептал Ким, то обнимая почти на грани боли, то ослабляя напор, — очень ждал. — И добил таким знакомым: — Лапушка…
Гера сжимал в кулаках теплую футболку и не мог понять, почему он не приехал раньше.
Да, это было странно. Вот так наглухо залипнуть на одном человеке, который, если говорить откровенно, большую часть жизни был тем еще куском говна. Но они не могли расстаться. Каждый вечер, когда Ким провожал Геру до дверей его квартиры, они просто не могли закончить разговор или хотя бы разжать руки. Никаких поцелуев, ничего, хоть отдаленно напоминающего произошедшее у магазина. Но у Геры кружилась голова и пресловутые бабочки порхали еще с полчаса после ухода Кима. Странновато для человека, относительно недавно получившего в лоб от грабель отношений. Но Гера просто не мог сравнивать Кима с Владом. Его вообще ни с кем не получалось сравнить. Гера задавался этим вопросом еще в Питере, но ответ пришел только сейчас, когда стало возможно заглянуть в глаза. Влад смотрел взглядом «я охуенный, поэтому ты со мной», а Ким говорил глазами: «Ты мой». Не тем «мой», которым смотрят на долгожданный диван, к примеру, а тем «мой», которым смотрят на самое дорогое, ценное и долгожданное. И Гера отчетливо вспомнил фразу, брошенную Альбертом, когда он лениво отговаривал его от отношений с Владом: «Глаза не врут. Врут люди сами себе, когда хотят увидеть там несуществующее». И теперь Гера понимал. Мог сравнить и, что уж греха таить, сравнивал поначалу, выискивал гнильцу. А ее не было. Хотя Гера был бы не прочь найти и разочароваться в Киме. Потому что отпущенная неделя подходила к концу, а родители никогда не приняли бы альфу из глубинки, не одобрили бы отношения. Ким не поехал бы в Питер, а Гере нужно было домой. Но взгляд Кима, какой-то смирившийся, день ото дня становящийся все печальнее, не терял кристальной ясности, чистоты, позволявшей Гере заглянуть глубоко-глубоко. И Гера все крепче сжимал его руку.
По пути на вокзал трясло. Кима кутал в свою куртку, обнимал за плечи, отчетливо понимая, что не в холоде дело, и молчал. Целовал в висок, потирался о макушку и поглаживал по плечу. Гера пообещал себе не рыдать.
Он плохо помнил, как садился в вагон. Фрагментами отпечатывался только Ким. Как гладил по голове, мягко увещевая побольше спать, по щекам, стирая что-то. Гера хотел ответить, но горло свело. Даже просипеть что-нибудь не удалось, когда проводник попросил провожающих покинуть вагон.
— Я всегда тебя жду, — прошептал Ким, чмокнул в щеку и мягко защелкнул дверь купе.
Гера передвинулся и выглянул в окно. Через несколько секунд Ким стоял напротив.
Он ткнул себя в грудь.
«Я».
В окно.
«Тебя».
И сложил из ладоней сердечко.
Поезд тронулся.
Улыбающаяся маска Кима треснула на долю секунды. Плеснуло в глаза болью, паникой, отчаянием, безнадежно
