Наместник, который вызывал ее, был благосклонен к единственной виденной им когда-либо женщине-офицеру, да еще такой красивой и умной. Он не делал попыток навязаться к ней в любовники — но уважением проникся сразу, как только взглянул сначала в представленные ею документы, а затем и в глаза, жесткие, уверенные, настоящие глаза бывалого воина.
Двое сопровождавших ее молодых солдат, тоже мучающихся от жары и обтекающих потом под тяжелыми доспехами, с тоской поглядывали на плещущееся внизу, под каменистой узкой дорогой, море.
Гайя прочитала их мысли:
— Не сейчас. Нам осталось-то всего ничего. Естественно, отпущу вас искупаться. И не одних, ребят еще возьмете. Сами же знаете, как тут неспокойно.
— Трибун Флавия, а ты не перестраховываешься? Я тут почти год, и ни одного ибера не видел. А ты два месяца, — набрался храбрости от жары и усталости один из легионеров.
— Не видел, говоришь? — усмехнулась она, легонько направляя коня поводьями. — Верю. Видел бы, не говорил бы такого. А может, и вообще уже не говорил бы.
Она снова задумалась, глядя впереди себя. Конские копыта мерно цокали по каменистой пыли, окружающие дорогу с одной стороны кусты с глянцевитыми темно-зелеными листьями пронзительно пахли под горячим солнцем. С другой стороны дороги все так же равнодушно раскинулось море, в котором Гайя заметила вдалеке парус рыбацкой лодки. Молодая женщина думала о том, что сказал ей в разговоре с глазу на глаз наместник, и не знала, радоваться ли ей намечающемуся приезду Марса. Она понимала, что Фонтей и император хотели как можно лучшего и ей, и Марсу — не соединить навсегда, так хоть дать встретиться ненадолго. Марс ехал с секретным заданием — потому и не было никаких письменных приказов и сообщений. Но в круговерти рутинных проверок благонадежности работающих здесь римских сборщиков налогов и всех тех, кто должен нести свет и культуру Рима непросвещенным народам, он обязательно найдет время, чтобы провести его с ней.
Гайя ощутила теплую сладкую волну внизу живота, представив сильные и нежные руки Марса на своем истосковавшемся по ласкам теле. Как ни старалась она днем изнурить себя не только дотошным выполнением задач командира форта, но и тренировками в полную силу вместе со всеми солдатами, а все же ночами будоражили ее неясные, но приятные сны, от которых она просыпалась под утро с бьющимся у горла сердцем и увлажнившимися бедрами.
Внезапно она откинула приятные мысли и содрогнулась — ей показалось, что за ними кто-то наблюдает, внимательно и пристально. «Мне уже враги за каждым кустом мерещатся», — усмехнулась она, но тут мимо уха просвистела стрела, и один из ее ребят глухо вскрикнул, падая с коня.
— К бою, — скомандовала она второму солдату, соскальзывая с коня и обнажая меч.
Гайя успела уже определить направление, откуда прилетела стрела, и приготовилась к атаке оттуда, резким движением загнав себе за спину солдата:
— Прикрывай.
Вторая стрела слегка задела ее по обнаженной руке чуть выше правого локтя, и девушка зашипела не от боли, а от досады — рана не опасная, но сражаться правой рукой долго не даст, а левая и так двигалась не очень хорошо.
Они стояли, чувствуя сквозь кожаные спинные части доспехов, прикрытые алыми плащами преторианской гвардии, как слаженно бьются их сердца — двадцатилетнего солдата, впервые оказавшегося в настоящем бою, и двадцативосьмилетнего трибуна, прошедшего сотни подобных схваток и вынесшего из них уроки в виде шрамов.
Гайя покосилась на вишневый ручеек, заливавший ее руку и капавший сочными, округлыми ягодами в серую пыль, которая не сразу пропитывалась кровью, а какое-то время окружала ее сухим кратером. Эта стрела прилетела совсем не оттуда, откуда она ждала. «Неужели чутье стало подводить? Или их так много?» — подумала она и почувствовала, как оползает по ее спине даже не успевший застонать парень.
Она опустилась на одно колено вслед за ним — и поняла, что помочь ему уже не сможет, стрела торчала в горле, и все, что в ее власти пока что, это написать его родным, что погиб их сын как и положено римлянину, в бою, прикрывая своего командира и не проронив ни единого звука.
— Напишу, мой мальчик… Если только сама выберусь из этой передряги, — сказала она вслух, удивившись, каким хриплым стал ее голос.
Гайя поняла — живой ей не уйти, раз ее не пытаются схватить в плен, но продолжают обстреливать. Несколько стрел взбили фонтанчики пыли у ее ног.
— Пугаете? Зря силы тратите, — спокойно и громко сказала она, потому что та меткость, с которой убили одного за другим ее солдат, не вязалась с этими промахами.
Она крутанула меч в руке, провоцируя засевших где-то за камнями и кустами повстанцев к открытому бою, но в ответ короткое метательное копье пробило ей бедро, бросив на одно колено. Женщина закусила губу и выдернула древко, равнодушно взглянув на хлынувший ей под ноги поток крови. Она уже мысленно простилась с жизнью, и сейчас мозг лихорадочно искал способ дать знать в форт — спасти ее они уже не успеют, но хоть приготовятся к нападению. Гайя сдернула с плеч форменные алый плащ и взмахнула им над головой. «Не увидит отсюда часовой», — пронеслась мысль. — «Видел бы этот участок дороги, давно бы прискакали бы ребята. А он как раз за поворотом».
Решение пришло мгновенно — она, припадая на одну ногу, рванула к нависающей над дорогой горной гряде с вросшей в нее сосной. Сосну точно было бы видно в наблюдательной башни форта — она торчала далеко над морем, каким-то чудом удерживаясь на берегу, несмотря на все бури, сотрясающие это стойкое дерево несколько столетий, судя по толщине кряжистого ствола и ветвистых корней.
Гайя карабкалась как кошка, обдирая кожу с ладоней и пальцев, рассаживая колени — она уже не береглась ни в чем, потому что кровавый след из бедра и руки тянулся за ней по камням, тут же высыхая бурыми пятнами, сливающимися с лишайником.
Еще пара стрел клюнула ее — куда-то в плечо, в бок, она и не заметила точно в
