Рыбка рассмеялась:

— Может, за то пуны и поплатились, что своими ногами топать не любили. Наши Карфаген разрушили и борозду там провели. Больше ста лет назад…

Но тут прозвучала команда строиться, и снова Рыбка шагала в строю, стараясь не гнуться под тяжестью вещмешка и медицинской сумки.

Она радовалась, что они не отправились в полном вооружении — ей было еще довольно трудно в нем бегать на учениях, но все та же трибун с золотистыми волосами, свободно стекающими по наплечникам доспехов, успокоила Ксению, пытающуюся самостоятельно справиться с затягивающимся ремешками на спине панцирем:

— Это дело привычки, — женщина одним движением расстегнула перекрутившиеся во время бега ремешки. — Затягивай потуже. И они не будут елозить по спине. Девочка ты крепкая, здоровенькая, легко приучишься и бегать в них, и сражаться.

— А ты давно носишь их? — набралась смелости Рыбка, глядя в зеленовато-переливчатые, немного усталые глаза женщины, слегка подведенные изящными линиями черной и светло-синей краски.

— Тебе сколько лет? — прищурилась слегка трибун, окидывая взглядом тоненькую, чуть угловатую от выпирающих ключиц фигурку.

— Семнадцать! Почти…

— Что ж, — вздохнула женщина, растирая правой рукой запястье левой, стянутое наручем. — Я пошла служить в восемнадцать. Тоже почти… но год есть год в таком деле. Ладно, не переживай. Ешь как следует, упражняйся, не ленись.

— И командир мне то же самое говорит! — воскликнула Рыбка.

— Слушайся своего командира, он плохого не посоветует, — Гайя еле сдержала тогда улыбку, потому что знала, кто приходится командиром этой милой светленькой высокой худышки и как именно Ксения появилась в отряде. Была наслышана Гайя и о полумифических воинах-гиперборейцах, в стране которых полгода царили морозы и лежал снег, а проникнуть на их земли не удавалось никому из-за беспримерного мужества гиперборейцев. И даже Александр Македонский и Юлий Цезарь не решились идти туда на верную смерть.

Ксения кивнула, потому что Дарию верила безоговорочно не только как своему возлюбленному, но и как боевому офицеру — ночуя с ним вместе в палатке и предаваясь любви, Ксения успела разглядеть все шрамы на его молодом и закаленном теле, и они ей о многом сказали красноречивее, чем если бы он рассказал сам. Выспрашивать девушка не стала — и так понимала, что за каждым таким рубцом стоят страшные воспоминания о потерях не вышедших из битвы товарищей, боли…

Гайя уловила смятение в светлых глазах девушки и поспешила успокоить:

— Тебе и правда повезло с командиром. Как и мне когда-то.

— Дарий разве мог быть твоим командиром?! — распахнула Рыбка длиннейшие, но светлые ресницы.

— Что ты! Дарий моложе меня почти на три года. Мы со старшим центурионом Марсиусом Гортензием начинали служить под командованием Секста Фонтея.

— Префект? — прошептала благоговейно Рыбка. — Твоим командиром был сам доблестный префект спекулаториев?

— Он тогда не был префектом спекулаториев, — улыбнулась трибун. — Но отважным и мудрым командиром был всегда.

— И ты не вышла за него замуж? — ляпнула Рыбка и сама пожалела, увидев, какие сполохи топазового огня метнулись и застыли в глубинах больших глаз трибуна.

— Замуж? У него уже тогда была жена. Достойнейшая Гортензия всегда была надежным тылом нашего командира. И поверь, мне не до того было там. Тебе иной раз тяжело здесь, и я вижу это, хотя ты и не показываешь никому. Но здесь Рим в нескольких шагах, и можно даже сходить в баню, в термополию, в театр, да и просто погулять по мощеным улицам, заходя в лавки. А мы шагали через леса и болота, тащили повозки и раненых товарищей. Какая уж там любовь…

Ксения вздохнула, понимая, что задела сейчас какую-то незаживающую рану в душе трибуна Флавии — тоже внешне выглядящей всегда такой подтянутой и готовой в бой, что девушка неволь завидовала ей. Рыбка, конечно, привыкла в храме к тому, что ее старшие подруги благодаря постоянным лазаниям по окрестностям в поисках целебных растений выглядели здоровее и красивее тех женщин, которые обращались к Флоре со своими чаяниями, даже очень богатых и знатных, ведущих праздный образ жизни.

И вот теперь, засыпая возле Дария, укрытая его плащом, Рыбка думала не о нем, а о трибуне Флавии. Ей припомнился тот разговор дней десять назад. Но только сейчас девушка вернулась к нему в мыслях, задумавшись о возрасте Гайи Флавии. Если ей двадцать семь, то и заметная проседь в золотых локонах — следствие и возраста, а не только тяжелой и опасной службы. А Рыбке успели уже рассказать ребята о том, как Гайя с легкостью согласилась присоединиться к детям-заложникам, хотя к тому моменту уже была довольно серьезно ранена.

Вдыхая запах натруженного за день тела Дария, прижимающего ее к себе так, словно уже все дикие звери соседнего заболоченного лесочка и все притаившиеся где-то в полутора десятках миль отсюда враги уже выстроились в очередь ее отобрать у него, Ксения Рыбка думала и о том, что же могло связывать Гайю и ее Дария. Она видела, как они время от времени перебрасываются парой слов или шуток, встретившись случайно в лагере или на тренировочной площадке, а однажды видела, как они вдвоем показывали молодым спекулаториям сложные приемы рукопашного боя — чтобы не убить противника, а суметь обездвижить его, не причинив значительного ущерба, потому что ценный пленник мог понадобиться для допроса и для много другого, о чем Рыбка только здесь, в когорте, узнала. И сначала думала, что Гайя — ее ровесница, но после, научившись разбираться в фалерах и воинских званиях, призадумалась, потому что внешность юной и золотоволосой ловкой фехтовальщицы и рукопашницы, какой видела Гайю Ксения на тренировках, совершенно не вязалась с таким возрастом. Ксения подумала, что тоже хотела бы поскорее стать таким же умелым воином и остаться при этом такой же красивой, задумалась, а с кем же проводит ночи трибун Флавия и не припомнила ни одной кандидатуры, ужаснулась своей ревности — и заснула окончательно. В конце концов, при ней Дарий всегда ночевал с ней рядом.

Чем ближе они продвигались к цели, тем тише и медленнее шли, а затем и вовсе сошли с дороги, растянулись цепочкой, выслав по бокам, впереди и сзади основного строя дозоры, и стали тихо продвигаться вперед, стараясь не хрустеть сухими ветками. Дарий запретил переговариваться, и теперь Ксения старалась не упустить того, что показывал он рукой — остановиться или даже вовсе присесть.

Время тянулось мучительно медленно, а приседать внезапно и с тянущим вниз грузом и также внезапно выпрямляться для того, чтобы сделать несколько шагов и снова присесть в гнетущей тишине заболоченного душного перелеска было Ксении совсем непривычно, и скоро у нее заныли от напряжения бедра и поясница.

Наконец, они вышли на небольшую, поросшую травой поляну. Дальше,